Ламерти, в свою очередь, привыкал к постоянному обществу постороннего человека в своем доме и в своей жизни. Арман не мог похвастаться ни друзьями, ни любимыми. Что касается мужчин то, если он и почитал кого, достойным своего внимания, то никогда не искал специально общества такого человека, не стремился проводить с ним время и делить досуг. Самого признания достоинства другого было Ламерти более чем довольно, и оттого мало имелось людей, заслуживающих его уважения, и никого заслужившего истинную дружбу этого умного, холодного, циничного гордеца. Что же до женщин, то их он почитал созданными исключительно ради любовных утех, ну и возможности пополнить и упрочить свое состояние за счет удачного брака. Единственным достоинством слабого пола считал он внешнюю привлекательность, и ни одна женщина не задерживалась в его жизни долее нескольких недель. Мужчины искали его дружбы, женщины жаждали его любви, но Арману де Ламерти хватало общества одного единственного человека – самого себя.

Так было до появления Эмильенны. Забирая ее из тюрьмы, Арман не имел на эту девушку определенных планов и не мог бы сказать, как долго захочет терпеть ее присутствие. Но теперь, увлекшись игрой и заинтересовавшись предметом этой игры, Ламерти даже стал получать удовольствие от компании постороннего человека. Удовольствие это было тем ощутимей, что все было внове – любой, кто добровольно лишит себя тесного общения, дружбы и любви, впервые испытав их хоть отчасти, не может не найти в том привлекательных сторон. Эмильенна стала для Армана новой игрушкой, а обольщение ее – новой игрой, которая постепенно стала вытеснять прежнюю забаву и спасение от скуки – игру в революцию.

С каждым днем Ламерти открывал достоинства удивительного существа, которое волею судьбы оказалось под его крышей. Помимо редкостной красоты, решительности, стойкости, добродетели, он с удивлением обнаружил в девушке ум того глубокого, аналитического склада, который столь редко присущ особам ее пола. В ее суждениях всегда присутствовала холодная непоколебимая логика, более того, она столь умело оперировала этим умением, что могла бы считаться достойной преемницей софистов. Помимо логики, никогда не было недостатка в аргументации, а широта ее познаний и начитанность поражали даже, если предположить, что ими обладал мужчина.

Наиболее ярко достоинства ее ума проявлялись в спорах, которые стали для молодых людей ежевечерней традицией. Началось все с обсуждения и сравнения идей Руссо и Вольтера. Не успев отойти от удивления самим фактом, что семнадцатилетняя девица вообще читала их творения, Арман был поражен меткостью, глубиной и оригинальностью ее выводов.

– Люблю ли я месье Вольтера? О, нет! Столь много есть у него мыслей, с которыми не то что нельзя, но просто кощунственно соглашаться. Но кто может отрицать справедливость его суждения о вашем любимом Руссо? Разве не представляется вам величайшей нелепостью «золотой век» человечества, где все равны лишь в нищете, а добры вследствие неразумия и слабости? Да и не поверю я ни за что, что вы, с вашим отношением к жизни, можете проливать слезы над идиллиями Руссо, над его Эмилями и Элоизами. Признайте же! – девушка так забылась в пылу спора, что позволила себе тон, каким, бывало, разговаривала с кузеном своим или дядей.

Но Арман, никогда не настаивавший на церемониях, охотно прощал ей вольность обращения и, напротив, любовался ее горячностью – резкими движениями, горящим взглядом, пылающими щеками. Однако уступать ей первенство в словесной баталии отнюдь не собирался.

– Тут вы правы. Романтические произведения Руссо мало находят отклика в моей душе, ежели предположить, что таковая у меня отыщется, но «Рассуждения об общественном договоре»… – Ах, будто бы вас могут занимать причины общественного неравенства! А если бы и так! Но как сторонник Руссо – яростного ненавистника самой идеи собственности – можете вы не только сохранять свои богатства, но и множить еще их за счет средств ваших, с позволения, «реквизиций»? Нет уж, либо будьте последовательны и согласуйте свои действия с убеждениями, либо признайте, что кумир ваш ошибался в своих выводах.

– У меня нет кумиров. Хотя я уважаю и поддерживаю выбор древних иудеев, скитавшихся по пустыне, которые выбрали своим кумиром золотого тельца.

– И после этого вы еще будете ратовать за Руссо?! С таким же успехом я могу объявить себя сторонницей Мартина Лютера или Генриха Восьмого.

В подобных спорах протекло несколько вечеров. С политики Арман и Эмильенна перекинулись на философию и религию.

– Я не могу понять одного, – восклицал Ламерти. – Как можно продолжать не просто верить, но и любить Бога, который предал ангела, подобного тебе, в полную власть такому демону, как я?! Куда смотрел твой Бог, когда тебя бросали в тюрьму, когда ты оказалась в моих руках? Как он мог допустить подобную несправедливость?

– О причинах страдания лучше всего, на мой взгляд, говорит Аврелий Августин. Он…

– Ну, надо же! Даже теологи умещаются в твоей прелестной головке! Я читал Августина в бытность свою в Сорбонне. Сказать по правде, сие чтение показалось мне прескучным. Теория страдания и наград проста, но, по мне, это тщетная попытка объяснить зло, которое терпят и творят христиане.

– Все зло, которое приходится нам претерпеть по воле Божией, мы заслужили, пусть иногда и не осознаем какими именно делами!

– Тебе бы с кафедры вещать, мой юный проповедник. И все же ответь – разве то, что случилось с тобой хоть отчасти справедливо или милосердно?

– Если Господу угодно так распорядиться моей жизнью, значит, я это заслужила, – с печалью в голосе возразила девушка.

– Ты заслужила?! – Арман расхохотался. – Боже мой, девочка, да ты за всю свою жизнь не заслужила и такого наказания, как потеря любимой куклы или ленты! И что же? – тон его вдруг стал серьезным. Ламерти наклонился к лицу девушки и заглянул ей в глаза долгим пронзительным взглядом. – Вместо этого твой Бог отправил тебя прямиком в лапы к Дьяволу.

– Вы себе льстите! – Эмильенна старалась вложить в слова насмешку, но лицо Армана, склоненное над ней, было в этот миг таким загадочным и даже страшным, что приведенное им сравнение показалось не совсем лишенным смысла.

– О нет, скорее преуменьшаю свои заслуги на стезе порока. Итак, вас отдали на заклание. Как тех принцесс, которых приносили в жертву драконам. Ваш дракон сейчас сыт и почивает на груде сокровищ, но вы-то прикованы у входа в пещеру. Что будет, когда он проснется? И какие чувства испытываете вы к горожанам, отправившим вас на смерть ради умилостивления кровожадной твари? А ведь Бог поступил с вами именно так!

– Что же вы посоветуете мне делать? В ожидании смерти предаваться ненависти и проклятиям? Разве это может изменить мою участь?

– Нет, в этом даже я не вижу смысла. Роптать и ненавидеть тех, кто отдал вас на заклание так же бессмысленно, как ждать от них помощи и спасения. Но можно попробовать договориться с самим драконом. Когда вас хотят сожрать или над вами занесен нож убийцы, разумнее бросится в ноги и умолять о пощаде, чем ждать что сонмы ангелов по Божьему велению спустятся с небес, дабы спасти вас.