– Знаете, в заступничество ангелов мне как-то проще поверить, чем в милосердие драконов и убийц! Вот уж точно не стоит труда – молить их о пощаде! – на лице Эмильенны показалась презрительная гримаса.

– А ты бы попробовала, – вкрадчиво проговорил Арман. – Другого шанса на спасение у тебя нет, моя принцесса! Ты прикована к скале и беззащитна. И дракон сейчас – твой единственный бог! Ты зависишь лишь от его произвола, от его желаний и настроения, в конце концов, оттого насколько он голоден. Ты во власти дракона! Да не будет у тебя других богов, кроме меня! – употребление знаменитой библейской заповеди в таком кощунственном контексте ужаснуло Эмильенну. Страх, мелькнувший в ее глазах, не укрылся от Ламерти. Он был доволен произведенным эффектом.

– Я напугал тебя, девочка? – он мягко взял ее руку в свои ладони. Эмили, не решаясь выдернуть руку, попыталась осторожно освободиться, но Арман крепко удерживал ее.

– Прости, но я не собираюсь тебя успокаивать. Тебе действительно есть, чего бояться, – голос его был вкрадчивым, но в глазах читалось, что он ничуть не преувеличивает опасность, которую представляет собой для девушки.

Неожиданно Ламерти выпустил ладонь Эмильенны и несколько отклонился от обсуждаемой темы, оставаясь, однако, в русле религии.

– Но есть в вашей вере и своя прелесть. В честь вашего Бога созданы великолепные картины, статуи, и венец всего – храмы! Он неиссякаемый источник вдохновения для гениев. Стоя на крыше Нотр-Дам, я…

– Вы были на крыше Нотр-Дам?! – восхищение, переходящее в зависть явственно слышалось в голосе девушки. – О, как бы я хотела там оказаться! Но разве это возможно?

– Вы никогда не пробовали предложить сторожу или звонарю некую сумму, которая сделает невозможное возможным?

– Подобная мысль не приходила мне в голову, признаться.

– Зато мне нередко приходят подобные мысли. Чем ожидать благодеяний свыше, я предпочитаю их покупать. К моему удовольствию, служители Божии не менее корыстны, чем мы, грешные. Я люблю бывать в Нотр-Дам…Любил. Надо сказать, что революция не пошла на пользу «сердцу Парижа».

– Революция ничему не пошла на пользу! – отрезала Эмильенна.

–

Ну, это с какой стороны посмотреть, – усмехнулся Арман.

На следующий день Арман вернулся домой раньше обычного, мигом взбежал по лестнице и распахнул дверь в комнату Эмили. Девушка по привычке своей сидела в кресле с книгой. Ламерти взял книгу из ее рук и взглянул на заглавие.

– Монтень? Еще не хватало, чтобы вы черпали аргументы для споров со мной из моей же собственной библиотеки! – по тону его было ясно, что он шутит и вообще пребывает в хорошем расположении духа. – Впрочем, хватит вам уже корпеть над книгами, не лучше ли прогуляться по вечернему Парижу?

– Вы позволите мне наконец выйти за пределы дома? – Эмильенна не могла поверить в столь щедрое предложение.

– Естественно, вместе со мной. Мое общество будет для вас платой за свободу и вольный воздух парижских улиц.

Эмили с радостным воодушевлением приняла предложение Армана и через четверть часа они уже вышли из дома. Как же она стосковалась по воле! Ведь с того дня, как ее бросили в тюрьму, она лишь полчаса была на улице, когда Ламерти вез ее в своем экипаже домой. Как отрадно было вдыхать свежий вечерний воздух! Эмильенне казалось что в нем слились запахи воды, листвы, цветов, даже старых камней, из которых было сложено большинство строений на Ситэ. Хотелось провести рукой по каменным перилам моста, зачерпнуть холодной воды из Сены, хотелось бежать неизвестно куда вслед за ветром. Находясь в заключении, девушка не позволяла себе думать о таких вещах, и потому не подозревала, как сильно ей их не хватает, пока вновь не ощутила.

Арман взял ее за руку, причем в этом жесте чувствовалось такая непререкаемая повелительность, что Эмильенна поняла – возражать или пытаться выдернуть свою руку бесполезно. Впрочем, она была так рада, что легко простила эту вольность. Ламерти уверенным быстрым шагом шел по направлению к Собору. Эмили боялась поверить. Как она мечтала оказаться в храме! Преклонить колени перед Пречистой Девой – какая отрада, какое успокоение истерзанной душе! Ведь в доме Армана, в отличии от тюрьмы, не было даже распятия. Они подошли к главному входу. Бедный Нотр-Дам! Эмильенна дотронулась рукой до истерзанного фронтона. Разбушевавшаяся чернь вымещала свою, копившуюся веками, ненависть не только на неугодных живых людях, мертвые древние камни также не избежали злобной мести. Весь храм пострадал, но особенно был искалечен фронтон у главного входа, откуда обезумевший народ сбивал статуи древних еврейских царей и патриархов, в слепом невежестве своем, принимая их за французских королей. Впрочем, королям тоже досталось. Были скинуты с постаментов не только многочисленные Людовики, включая Святого, но даже любимый всеми французами Генрих Четвертый. Видеть надругательство над монархами было тяжело, но кощунство в храме было особенно невыносимо!

Арман и Эмильенна вошли в собор. Внутри царили не меньшее запустение и разрушение, чем снаружи. Неудивительно, ведь священников, в первую очередь парижских, заставляли принимать присягу на верность республике. А могут ли искренне радеть о храме те, кто ради спасения своего или даже всего лишь из боязни лишиться прибыльного места, способны предать то, чему служили, то, во что верили?! Робеспьер пытался проводить в Нотр-Дам заседания Конвента, устраивать празднования в честь новоявленных революционных торжеств. Все это добавило новых ран и без того истерзанному собору. В последнее время среди приверженцев республики все чаще звучала идея о сносе храма. Он был объявлен старым, бесполезным, бессмысленным, изжившим себя, как и религия, которой поклонялись в его стенах столько веков. Как ни странно, но тем, что все еще существовал, Нотр-Дам был обязан главным своим злодеям Жан-Жаку Руссо – идеологу «гражданской религии» и страстному его последователю – Максимилиану Робеспьеру, который и предложил сделать собор Храмом Разума. Несчастные камни, мрамор, уцелевшие витражи еще не знали, как страшно осквернены они будут через несколько месяцев, когда полуобнаженная распутная оперная певица – мадемуазель Мейяр будет возлежать на алтаре, и распевать гимны, изображая Богиню Мудрости.

Войдя в храм, Эмили опустилась на колени и перекрестилась. Учитывая то, что Ламерти так и не выпустил ее правую руку, сделать это было непросто. Арман резким движением поднял ее с пола и повел куда-то вглубь собора. Там он наконец отпустил Эмильенну, оставил ее у стены, затем подошел к какому-то невзрачному человеку, сунул ему в руку несколько монет и что-то негромко сказал. Человек кивнул, поблагодарил и жестом пригласил следовать за ним. Ламерти опять взял девушку за руку и вслед за своим проводником они стали подниматься вверх по винтовой лестнице. После долгого подъема, при котором у Эмильенны от частых поворотов закружилась голова, они оказались у небольшой двери. Проводник толкнул ее и вывел молодых людей на свежий воздух.

Эмильенна ахнула! Под ней расстилался Париж, рядом жутковато ухмылялись горгульи и химеры, над головой так низко, что казалось, можно коснуться, проплывали розовато-серые облака, а сильный, свежий ветер бил в лицо, растрепывая волосы. Они были на крыше Нотр-Дам!