Как-то раз я тосковала за письменным столом, проклиная злуюсудьбу, забросившую меня в это отвратительное заведение. Работы нет, а домойраньше шести не отпускают. По магазинам тоже не пробежишься, потому что нужноиметь пропуск на выход. Одним словом, жуть.

Но тут появился майор и заявил:

– Васильева, поедешь на дачу к нашему генералу. Деньрождения у него, гости ждут. Кино им привезли, будешь переводить с ангольского.

Я попыталась было объяснить чурбану в военной форме, чтоангольского языка не существует, в Анголе говорят на португальском.

– Один шут, – отмахнулся солдафон, – собирайся живей.

– Но у меня французский и немецкий, другими языками я невладею, – слабо сопротивлялась я.

Маркин покраснел:

– Васильева, шагом марш к машине. Больно умная,французский-немецкий… Велено перевести фильм, вот и действуй. Других никогонет, отставить разговорчики!

Сами понимаете, в каком настроении я прибыла на мероприятие.Меня провели в кабинку, дали в руки микрофон, в зале расселись гости. Я шумновздохнула и решила: ну выгонят меня с позором, и что? Даже лучше, избавлюсь отпротивного Маркина.

Экран засветился, на нем появилось изображение степи.«Может, и обойдется, – подумала я, – португальский язык похож, правда, весьмаотдаленно, на французский, кое-что я пойму, а остальное додумаю». Но не успелая успокоиться, как перед глазами возникла юрта, затем два всадника, начавшихгортанный диалог, и до меня дошло, что лента на… монгольском языке. Очевидно, внашем отделе барахлит телефон, или у Маркина в ушах два банана – у негопопросили специалиста с монгольским языком.

И куда было деваться? Схватив микрофон, я понесла чушь:

– Здравствуй, батыр!

– Привет, друг!

– Зачем приехал?

Тут камера дала общий план, я увидела у юрты несколькоженских фигур и в порыве вдохновения продолжила:

– Жениться хочу на твоей сестре.

– Заходи, договоримся.

Всадники рядом поскакали к юрте. Я обрадовалась. Неужелиугадала и дело катит к свадьбе? На всякий случай добавила:

– Твоя сестрица красавица, я влюблен в нее…

Хотела было далее развить тему, но тут вдруг один извсадников резко взмахнул рукой, и откуда ни возьмись появилась целая армиялюдей на коротконогих конях. Началась битва, в разные стороны полетелиотрубленные головы, полились реки крови. В полном ужасе уставившись насмертоубийство, я обреченно пробормотала:

– Не договорились о калыме за невесту, из-за этого ивозникла великая битва.

От позора меня спасли два обстоятельства. Во-первых, генерали его гости сильно поддали, и им, очевидно, было все равно, что показывают. Аво-вторых, киномеханик, сержант лет сорока, засмеялся, и тут же сеанспрервался.

– Что случилось, Сергей? – спросил генерал.

– Ща, Петр Иванович, налажу! – крикнул механик. – Копиюплохую прислали, пленка рвется, зараза.

Потом сержант повернулся ко мне и подмигнул:

– Значитца, так, главное, не тушуйся, Петр Иванович минутчерез пять заснет, он, когда на грудь примет, всегда кемарит. Только онзахрапит, остальные разбредутся, оно и правильно, смотреть эту нудятинуневозможно, нет бы чего хорошего заказал, так подавай ему войну обязательно. Навсякий случай запомни: ни о какой свадьбе тут и речи нет, сплошная драка. Тот,который в синем халате, – плохой, в красном – хороший.

И он снова включил аппарат. Очевидно, Сергей хорошо зналПетра Ивановича, потому что вышло, как он обещал. Спустя полтора часа генераларазбудили. Он открыл красные мутные глаза и спросил у меня:

– Тебе чего?

– Я переводчица, распишитесь, пожалуйста, в наряде.

– А, – протянул генерал, – давай, конечно, молодец, хорошовсе объяснила, одно не понял, кто из них за красных, а кто за белых дрался!

– Тот, который в синем халате, самый главный белогвардеец, ав красном – наш, чапаевец, – нашлась я.

На следующий день Маркин, притормозив около моего стола,заявил:

– Молодец, Васильева. Петр Иванович очень тобой доволеностался, говорит, три раза до этого фильм смотрел и ничегошеньки не понял, а тывсе отлично перетолковала. А ведь кривлялась: «Не знаю ангольский!» Теперь,если кто из Анголы приедет, только тебя отправлю.

С гордо поднятой головой Маркин удалился, а я осталасьсидеть с раскрытым ртом. Все оставшиеся месяцы до увольнения я в ужасевздрагивала, боясь, что меня и впрямь приставят к ангольцам, которые в те годысчитались нашими братьями по оружию.

Придя от этих воспоминаний в хорошее расположение духа, ядошла до уродливой пятиэтажки, обнаружила нужную квартиру и позвонила.

– Вам кого? – спросил детский голосок.

– Соню, почтальона.

– Баба, – завопил ребенок, громыхая замком, – к тебететенька пришла!

Дверь распахнулась, я увидела крохотную прихожую и маленькуючерноглазую женщину, вытиравшую руки посудным полотенцем.

– Вы ко мне? – настороженно поинтересовалась она. – Спретензией? Пропало что? Журнал сперли?

– Что вы, – приветливо улыбнулась я, – просто хочу кое-чтоузнать.

– Идите на кухню, – велела Соня.

Я втиснулась в пятиметровое пространство и подавила тяжелыйвздох. Это сейчас у нас огромный, двухэтажный кирпичный особняк и домработницас кухаркой, но большая часть моей жизни прошла в Медведкове, как раз на такойкухне, где между холодильником и крошечным столиком оставалось место лишь дляодной табуретки. Как только не пытались мы с бабушкой увеличить свое жизненноепространство! Сначала оттащили «ЗИЛ» в прихожую, но тогда стало негде повеситьвешалку. Поставили его в комнату и лишились сна. Старенький агрегат тарахтелтак, что дрожали диван, стулья и буфет.

– Садитесь, – предложила Соня, вытаскивая из-под столатабуретку.

Я осторожно опустилась на колченогую скамеечку и решиласразу брать быка за рога.

– Меня зовут Лена Гладышева.

– Соня, – ответила почтальонша.

– Вчера вечером, около восьми, вы разносили почту?

– А как же! Два раза в день положено, – кивнула Соня, – яаккуратно разложила.