Мы не обращали внимания на то, что на нас смотрят Сергей иСтаська. «Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова, так и жизньпройдет»… – вертелось у меня в голове.

– Ну, будь веселым, – сказала Катя, – давай,весели меня.

– Давай повеселю, – сказал я.

Мы снова начали танцевать, но уже не так, да и музыка быладругая.

В это время раздался звонок. Сергей пошел открывать ивернулся с Эдиком Танакой. Эдик весь заиндевел, видно, долго болтался поморозу.

– Танцуете? – угрожающе сказал он. –Танцуйте, танцуйте. Так вы все на свете протанцуете.

Катя заулыбалась, глядя на Танаку, и у меня почему-тонемного отлегло от души с его приходом. Он всегда заявлялся из какого-тоособого, спортивного, крепкого мира. Он был очень забавный, коренастый,ладненький такой, с горячими коричневыми глазами. Отец у него японец. Нашпростой советский японец, а сам Эдик – чемпион по лыжному двоеборью.

– А ну-ка, смотрите сюда, ребятки! – закричал он ивдруг выхватил из-за пазухи что-то круглое и оранжевое.

Он выхватил это, как бомбу, размахнулся в нас, но не бросил,а поднял над головой. Это был апельсин.

Катя всплеснула руками. Стаська замер с открытым ртом,прервав наблюдения над своим организмом. Сергей оценивающе уставился наапельсин. А я, я не знаю, что делал в этот момент.

– Держи, Катька! – восторженно крикнул Эдик ибросил Кате апельсин.

– Ну что ты, что ты! – испуганно сказала она ибросила ему обратно.

– Держи, говорю! – И Эдик опять бросил ей этотплод.

Катя вертела в руках апельсин и вся светилась, как солнышко.

– Ешь! – крикнул Эдик.

– Ну что ты! Разве его можно есть? – сказала она. –Его надо подвесить под потолок и плясать вокруг, как идолопоклонники.

– Ешь, Катя, – сказал Сергей. – Тебе этонужно сейчас.

И он посмотрел на меня. Что такое? Он знает? Что такое? Япосмотрел на Катю, но она подбрасывала апельсин в ладошках и забыла обо всем насвете.

– Мужчины, быстро собирайтесь, – сказалЭдик. – Предстоит великая гонка. В Талый пришел пароход, битком набитыйэтим добром.

– Это что, новый японский анекдот? – спросилСтасик.

Сергей, ни слова не говоря, ушел в другую комнату.

– Скептики останутся без апельсинов, – сказалЭдик.

Тут Стаська, видно, понял, что Эдик не врет, и бросился впереднюю. Чуть-чуть не грохнулся на паркете. Катя тоже побежала было за ним, ноя схватил ее за руку.

– Тебе нельзя ехать, – сказал я. – Тебе женельзя. Ты забыла?

– Ерунда, – шепнула она. – Мне еще можно.

Открылась дверь, и показался во всех своих мотоциклетныхдоспехах Сергей Орлов. Он был в кожаных штанах, в кожаной куртке с меховымворотником и в шлеме. Он застегивал краги. В другое время я бы устроил целыйцирк вокруг этой кожаной статуи.

– Мы на мотоцикле поедем, Сережа? – спросила Катя,прямо как маленькая.

– Ты что, с ума сошла? – спросил он откуда-тосверху. – Тебе же нельзя ехать. Неужели ты не понимаешь?

Катя сбросила туфельки, влезла в свои ботинки.

– Ладно, – сказал он и кивнул мне. – Пойдем,поможешь мне выкатить машину.

Он удалился, блестя кожаным задом. Эдик сказал, что они соСтаськой поедут на его мотоцикле, только позже. К тому же ему надо заехать вШлакоблоки, так что мы должны занять на них очередь. Катя дернула меня зарукав:

– Ну что ты стоишь? Скорей!

– Иди-ка сюда, – сказал я, схватил ее за руку ивывел в переднюю. – От кого ты беременна? – спросил я ее вупор. – От него? – И я кивнул на лестницу.

– Идиот! – воскликнула она и в ужасе приложила кщекам ладони. – Ты с ума сошел! Как тебе в голову могло прийти такое?

– Откуда он знает? Почему у него были твои туфли?

Она ударила меня по щеке не ладошкой, а кулачком, неловко ибольно.

– Кретин! Порочный тип! Подонок! – горячо шепталаона. – Уйди с глаз моих долой!

Конечно, разревелась. Эдик заглянул было в переднюю, ноСтаська втянул его в комнату.

Я готов был задушить себя собственными руками. Я никогда недумал, что я способен на такие чувства. У меня разрывалось сердце от жалости кней и от такой любви, что… Я чувствовал, что сейчас расползусь здесь на месте,как студень, и от меня останется только мерзкая сентиментальная лужица.

– Ты… ты… – шептала она, – тебе бы толькомучить… Я так обрадовалась из-за апельсина, а ты… С тобой нельзя… И оченьхорошо, что у нас ничего не будет. Иди к черту!

Я поцеловал ее в лоб, получил еще раз по щеке и сталспускаться. Идиот, вспомнил про туфельки! Это было в тот вечер, когда к намприезжала эстрада. Я крутился тогда вокруг певицы, а Катя пошла к Сергеютанцевать. Кретин, как я мог подумать такое?

Во дворе я увидел, что Сергей уже вывел мотоцикл и стоитвозле него, огромный и молчаливый, как статуя командора.

Кают-компания была завалена мешками с картошкой. Их еще неуспели перенести в трюм. Мы сидели на мешках и ели гуляш. Дед рассказывал о томслучае со сто седьмым, когда он в Олюторском заливе ушел от отряда, взял большевсех сельди, а потом сел на камни. Деда ловили на каждом слове и смеялись.

– Когда же это было? – почесал в затылке чиф.

– В пятьдесят восьмом, по-моему, – сказалБоря. – Точно, в пятьдесят восьмом. Или в пятьдесят девятом.

– Это было в тот год, когда в Северо-Курильск привозилиарбузы, – сказал боцман.

– Значит, в пятьдесят восьмом, – сказал Иван.

– Нет, арбузы были в пятьдесят девятом.

– Помню, я съел сразу два, – мечтательно сказалБоря, – а парочку еще оставил на утро, увесистых.

– Арбузы утром – это хорошо. Прочищает, – сказалбоцман.

– А я, товарищи, не поверите, восемь штук тогдаумял… – Иван бессовестно вытаращил глаза. Чиф толкнул лампу, и оназакачалась. У нас всегда начинают раскачивать лампу, когда кто-нибудь «травит».