С тех пор с Корнем мы встречаемся мирно, но я стараюсьдержаться от него подальше: эта ночь не выходит у меня из головы. А он сноваоборвался, и вечно пьян, и каждый раз, скрипя зубами, спрашивает: «Ты на менязуб имеешь?» Видно, все перепуталось в его бедной башке.

Увидев нас, Корень покачнулся и сделал неверный шаг.

– Здорово, матросы, – проскрипел он. – Гера,ты на меня зуб имеешь?

– Иди-иди, Корень, – сказал Иван.

Корень потер себе варежкой физиономию и глянул на наснеожиданно ясными глазами.

– С Люськой встречаешься? – спросил он.

– Ступай, Корень, – сказал Боря. – Иди своейдорогой.

– Иду, матросы, иду. На камни тянусь. Прямым курсом накамни.

Мы пошли дальше молча и твердо. Мы знали, куда идем. Ведьэто, наверное, каждому известно, что надо делать, когда любимая девушка тебе непишет.

Мы перешли улицу и увидели нашего капитана иженщинукорреспондента. Володя, наш Сакуненко, будто и не остывал, шел красныйкак рак и смотрел перед собой прямо по курсу.

– Скажите, а что такое бичи? – спрашивала женщина.

– Бичи – это как бы… как бы, – бубнилкапитан, – вроде бы морские тунеядцы, вот как.

Женщина воскликнула:

– Ох, как интересно!..

Изучает жизнь, понимаете ли, а Володя, наш Сакуненко,страдает.

Мы заняли столик в «Утесе» и заказали «Чечено-ингушско-го» изакуски.

– Не переживай, Гера, – сказал Иван. – Ненадо!

Я махнул рукой и поймал на себе сочувственный взгляд Бори.Ребята сочувствовали мне изо всех сил, и мне это было приятно. Смешно, но яиногда ловлю себя на том, что мне бывает приятно оттого, что все на сейнерезнают о моей сердечной ране. Наверное, я немного пошляк.

Оркестр заиграл «Каррамба, синьоре».

– Вот, может быть, пойдем в Приморье, тогда зайдем воВладик, а там, знаешь, Иван, какие девочки!.. – сказал Боря, глядя наменя.

В зал вошел парень-корреспондент. Он огляделся и, засунувруки в карманы, медленно направился к нам. В правом кармане у него лежалочто-то большое и круглое, похожее на бомбу.

– Не переживай, Гера, – умоляюще сказалИван, – прямо сил моих нет смотреть на тебя.

– Можно к вам присесть, ребятишки? – спросилкорреспондент.

Иван подвинул ему стул.

– Слушай, корреспондент, скажи ты этому дураку, какиена свете есть девчонки. Расскажи ему про Брижит Бардо.

– А, – сказал корреспондент, –«Чечено-ингушский»?

– Прямо сил моих нет смотреть, как он мается! –стонущим голосом продолжал Иван. – Дурак ты, Герка, ведь их же больше, чемнас. Нам надо выбирать, а не им. Правильно я говорю?

– Точно, – сказал корреспондент. – Переписьдоказала.

– А я ему что говорю? С цифрами на руках тебе доказывают,дурень…

– Для поэта любая цифра – это ноль, – улыбнулсямне корреспондент. – Ребята, передайте-ка мне нож.

Боря передал ему нож, и он вдруг вынул из кармана своюбомбу. Это был апельсин.

– Батюшки мои! – ахнул Боря.

Парень крутанул апельсин, и он покатился по столу, поскатерти, по пятнам от винегрета, сбил рюмку и, стукнувшись о тарелку сбараньей отбивной, остановился, сияя, словно солнышко.

– Это что, с материка, что ли, подарочек? –осторожно спросил Иван.

– Да нет, – ответил парень, – ведь мы на«Кильдине» сюда приплыли, верней, не сюда, а в Талый.

– А «Кильдин», простите, что же, пришел в Талый сострова Фиджи?

– Прямым курсом из Марокко, – захохоталкорреспондент. – Да вы что, ребята, с неба свалились? «Кильдин» пришелбитком набитый этим добром. Знаете, как я наелся.

– Эй, девушка, получите! – заорал Иван.

От «Утеса» до причала мы бежали, как спринтеры. Подняли насейнере аврал. Мальчики в панике стаскивали с себя робы и натягивали чистое.Через несколько минут вся команда выскочила на палубу. Вахтенный Динмухамедпроклинал свое невезение. Боря сказал ему, чтоб он зорче нес вахту, тогда мыего не забудем. Ребята с «Норда», узнав, куда мы собираемся, завыли, какбезумные. Им надо было еще принимать соль и продукты и чистить посудину кинспекторскому смотру. Мы обещали занять на них очередь.

На окраине города, возле шлагбаума, мы провели голосование.Дело было трудное: машины шли переполненные людьми. Слух об апельсинах ужедокатился до Петрова.

Наконец подошел «МАЗ» с прицепом, на котором были укрепленыогромные панели, доставленные с материка. «МАЗ» шел в Фосфатогорск. Мы облепилиприцеп, словно десантники.

Я держался за какую-то железяку. Рядом со мной висели Боря иИван. Прицеп дико трясло, а иногда заносило вбок, и мы гроздьями повисали надкюветом. Пальцы у меня одеревенели от холода, и иногда мне казалось, что явот-вот сорвусь.

В Фосфатогорске мы пересели в бортовую машину. Мимо неслисьсопки, освещенные луной, покрытые редким лесом. Сопки были диковинные, и деревьяпокрывали их так разнообразно, что мне в голову все время лезли разныепоэтические образы. Вот сопка, похожая на короля в горностаевой мантии, а воткругленькая сопочка, словно постриженная под бокс… Иногда в падях в густойсиней тени мелькали одинокие огоньки. Кто же это живет в таких заброшенныхпадях? Я смотрел на эти одинокие огоньки, и мне вдруг захотелось избавиться отсвоего любимого ремесла, перестать плавать, и стать каким-нибудь бурильщиком, ижить в такой вот халупе на дне распадка вдвоем с Люсей Кравченко. Онаперестанет относиться ко мне как к маленькому. Она поймет, что я ее постарше,там она поймет меня. Я буду читать ей свои стихи, и Люся поймет то, что я немогу в них сказать. И вообще она будет понимать меня с полуслова, а то и совсембез слов, потому что слова бедны и мало что выражают. Может быть, и есть такиеслова, которых я не знаю, которые все выражают безошибочно, может быть, онигде-нибудь и есть, только вряд ли.

Машина довезла нас до развилки на зверосовхоз. Здесь мыснова стали голосовать, но грузовики проходили мимо, и с них кричали:

– Извините, ребята, у нас битком!