мог вместить всех. Богомольцы были все люди, привыкшие к порядку и выжиданию. Что же двигало их? Тайное ублажение себя мыслью о предварении друг друга пред лицем Божиим. Всегда в обществе христиан более Петров, нежели Иоаннов, – даже в тех обществах, где, по-видимому, влияние сильно-впечатлительного мира устранено и где благий и тихий дух смиренного предпочтения других себе есть дух жизни.

В 6 часов прибыл в церковь Владыка. Служение началось сидением и молчанием на несколько минут. Потом происходило каждение в алтаре и, по возглашении диаконом слова: востаните, – по всей церкви, также в течение нескольких минут. После другого возглашения: Господи благослови, Владыка благословил с своего места, и началось чтение предначинательного псалма, скорое и предвещавшее, по-видимому, очень быстрый ход службы. Но на половине 28 стиха псалма чтение прекратилось. Начались так называемые у певцов: Ανοιξαντάρία, т. е. остальные слова стиха и остальные стихи псалма, поемые на оба хора попеременно. Первый хор, или, лучше, первого хора псалт, начал выводить слова: отверзшу (ἀνοίξάντος) тебе руку и пр., и он же кончил псалом через два часа потом. Певцы после каждого стиха переменялись, становясь потом, облитые потом, в ряд припевателей. Утомительное для поющих, утомительное для слушающих, утомительное для служащих, пение это выносилось сначала легко по своей новости, по бодрости еще сил и по догоравшему свету дня, позволявшему обозревать внутри церкви то те, то другие предметы – в подкрепление молитвы, тогда как во всяком другом случае подобное занятие служит к ослаблению или совершенному рассеянию ее. Все братия «стояли приседши» в своих стасидах, а стоявшие посередине храма переминались с ноги на ногу. Во все это время новые поклонники приходили и прикладывались к иконе св. великомученика, кладя на блюдо деньги на свечку. Умилительно было видеть келлиотов в бедных, изношенных одеяниях, вынимавших из своих разодранных узелков несколько левов или даже и паричек и клавших их перед иконою смиренно, робко и вместе торжественно, с достойным своего кровавого труда величием, и потом или кланявшихся до земли на стороны, или стремительно убегавших в толпу, как бы из страха соблазнить или соблазниться. Только рабочие стучали иногда по блюду своим приношением во всеуслышание. Когда совсем стемнело, церковь начала освещаться в разных местах и на разных высотах лампадами и свечами. К пению стихир зажжен был и хор, которому дано было при этом круговое движение или, вернее, медленное поступание вперед и назад, – это «ликование света», столько утешающее афонцев напоминанием им о светлом лике ангельском. Для этого минутного услаждения взора маловыразительным символом все афонские соборные церкви обременены тяжелым и безвкусным украшением, отнимающим у храма величие и строгую, святую важность. Около 9-ти часов был вход, совершенный с большою торжественностью. В нем участвовало не менее 30-ти священников, в числе их и сам Г е́ронда, т. е. игумен. Выходя, они остановились не прямо против царских дверей, а правее их перед митрополитом (стоявшим на игуменском месте прямо против храмовой иконы великомученика). Возвратясь в алтарь, все поздравляли игумена с праздником и немедленно разоблачались. Вечерня продолжалась опять с одним чередным священником без особенной растяжки в пении и чтении. Так было до самой литии. Для отправления ее чередные священник и диакон вышли из алтаря северною дверью без всякой торжественности в притвор; после чего дверь между церковью и притвором задернулась завесою, и в то время как в первой водворилась глубокая тишина, в притворе около часа пелись стихиры, из коих последняя была особенно продолжительна. Окончив ее, певец еще минут десять выпевал: ди, ди, рай, рай и пр. напевом живым и веселым, как бы вознаграждая своих слушателей за утомление, жертвою которого был и сам священник, не раз дремавший, или по крайней мере казавшийся дремлющим, во время его однотонного пения. Всякий раз, как повторялось в стихирах имя великомученика, между народом раздавался небольшой шум от поклона с крестным знамением, оживлявший на минуту мертвое последование литии – вопреки ее шумному имени. Немало времени продолжалась также и великая сугубая эктения, на коей возглашались имена всех строителей, вкладчиков, благодетелей, посетителей, а равно и всех братий обители. По возвращении в храм бегло пелись стихиры и читалось: ныне отпущаеши и пр. Так же скоро пет был тропарь святому, но пение тропаря Богородице Дево радуйся растянулось на целый час. Его пели на два хора попеременно, сначала – слова два из самой песни, а потом – одни выводы голоса или трель41, причем иногда одно слово растягивалось минут на 5 и более, чего я бы не счел возможным, если бы не был самослышцем. Последняя эта песнь вечерни служит достойным ее завершением. Она так ухищренно составлена, что я не в состоянии дать о ней какое бы то ни было понятие. Благословение хлебов совершено было самим Владыкою. Вслед за тем чуть не все свечи были потушены, и началось чтение. Русское братство отправилось в свою церковь продолжать бдение; за ним последовал и я. Была половина 12-го часа ночи.

Утомленное не столько бдением, сколько усилием следить за греческим пением, молитвенное чувство ободрилось при сладких звуках родного богослужения. Впечатление глубокое и, думаю, неизгладимое в душе моей оставило чудное пение, неожиданно встреченное мною за пределами отечества и достойное, по моему мнению, быть образцом для него. Я весьма далек от преувеличения. Кто имел случай слышать оное, равно как и видеть всю пленительную стройность, чинность и благоговейность богослужения нашего афонского братства, тот, подобно мне, не может холодно говорить о нем. Я все как бы еще слышу эти чистые, высокие голоса, свободные и естественные, без всякого напряжения, без манерности, без страстности, без игривости, – это неспешное, благоговейное внимание хора к словам канонарха, – это ловимое сердцем и износимое из сердца, как хвала или как молитва, повторение их, в коем слышались и единозвучие механической музыки, и многогласие живых отдельных песненных органов. Заученный раз и обратившийся в закон для каждого отдельного голоса, прием песненный делает то, что все, что ни поется, поется одинаково стройно. Самые простые напевы нашего осмогласника получают при этом пении выразительность, силу и приятность, которых напрасно ищешь в обыкновенном пении по обиходу. Особенно трогательными кажутся гласы 1, 4 и 5. Невыразимо сладким чувством падает на душу напев 4-го гласа своим мольным ниспадением голосов в третьем колене. Такого видоизменения гласового напева я до сих пор не слыхал. Подобно пению, и чтение отличалось точностью, правильностью и выразительностью. Кроме чтения псалтиря, было в течение утрени и пять