ними он подразумевает вавилонян, египтян, евреев, индусов, персов, греков, римлян и германские народы) породили множество поэтических текстов, прославляющих их национальных героев: «мифических правителей и царей, основателей религий, династий, империй или городов»{28}. Истории о происхождении всех этих сверхлюдей, как называл их Ранк, «обнаруживают удивительное сходство», которое позволило ему составить список таких типичных мотивов в биографии героя:

1. Герой – дитя знатных родителей.

2. Его отец – король.

3. Родители испытывали трудности с зачатием.

4. Было пугающее пророчество, связанное с рождением героя.

5. Героя спускают на воду в некоем вместилище.

6. Его спасают животные или люди низкого происхождения.

7. Его вскармливает самка животного или бедная женщина.

8. Герой вырастает.

9. Находит своих знатных родителей.

10. Мстит отцу.

11. Получает признание народа.

12. Удостаивается наград и почестей.

Опубликованный в 1936 г. труд лорда Реглана «Герой: Исследование традиции, мифа и драмы» (The Hero: A Study in Tradition, Myth and Drama) подкрепил идеи Ранка: акцент в нем был вновь сделан не столько на героической борьбе, сколько на семейном конфликте (мы опять попали в область «испытаний», а не странствий и приключений). В основе этой работы лежит травмирующая модель развития мужского характера, которая так легко может стать воплощением того, что мы теперь не восхваляем, а именуем (какая глубокая ирония!) токсичной маскулинностью. Мифы, по оценке ряда исследователей, являются отражением подавленных желаний и содержат в себе глубоко антисоциальный подтекст – отсюда и этот парадокс, когда мужчины, которых превозносят как культурных героев, в действительности представляют собой олицетворение социальных патологий{29}.

Сверхлюди Кэмпбелла могут пережить трагедию и принять мученическую смерть, но они также обретают неземное величие и славу, граничащую с бессмертием. Как они погибают? Лучше спросить: что происходит с ними после гибели? «Он возрождается, – говорит нам Кэмпбелл о своем герое. – Поэтому его вторая задача и героическое деяние заключаются в том, чтобы вернуться к нам преображенным и научить нас тому, что он узнал об обновленной жизни»{30}. Этот супергерой, очищенный от грехов и всех своих преступлений, становится одновременно спасителем и учителем, хотя не совсем ясно, может ли он в действительности поделиться каким-либо знанием, кроме опыта своей собственной исключительной жизни.

Не хочется все слишком упрощать, но, похоже, все эти героические нарративы, проанализированные столькими специалистами по психологии, антропологии и религии, на самом деле продиктованы прежде всего желанием отогнать страх смерти и внушить ободряющую идею воскрешения и перерождения. Аспекты, связанные с семьей и происхождением героя, вероятно, в первую очередь указывают на то, что герой начинает свою жизнь как беспомощная жертва, но умудряется возвыситься над незавидными социальными условиями, преодолеть семейное неблагополучие и принести своей культуре мудрость и утешение. Независимый и неукротимый герой входит в историю как великий праотец нового племенного сообщества, нового рода или религиозного ордена.

Наша коллективная одержимость мифологическим странствием Кэмпбелла жива и сейчас, много десятилетий спустя после выхода «Тысячеликого героя», о чем свидетельствуют мириады руководств и пособий, призванных помочь амбициозным авторам написать сценарий очередного голливудского блокбастера. Кристофер Воглер в своем самоучителе для писателей обращается к работе Кэмпбелла в поиске «тех принципов, которые задают образ жизни и повествования, подобно тому как физические и химические законы предопределяют происходящее в физическом мире»{31}. Сид Филд использует «шаблон классического литературного и мифологического героя» Кэмпбелла, чтобы объяснить кинематографический триумф таких фильмов, как «Касабланка»: гораздо более современные герои этих лент тоже «умирают» и перерождаются, принося свои жизни в жертву «ради высшего блага»{32}. Блейк Снайдер в своем бестселлере «Спасите котика! И другие секреты сценарного мастерства» признает, что его ремесло – это не только искусство, но и точная наука: «…данный процесс поддается измерению». Существуют «непреложные правила сценариста», и эти правила «постоянны и в ряде случаев вечны (читайте Джозефа Кэмпбелла)»{33}.

Некоторые авторы отказываются играть по правилам или, во всяком случае, не слишком интересуются какими бы то ни было шаблонами, схемами или универсальными сюжетами. В одном интервью Нила Геймана – писателя, который прекрасно себя чувствует в пространстве мифа и свободно там ориентируется, – спросили, повлиял ли Джозеф Кэмпбелл на то, как он выстраивает свои сюжеты. «По-моему, я прочитал где-то половину "Тысячеликого героя", – ответил он, – и подумал: если это все правда, я не хочу этого знать. Я честно не хочу знать о таких вещах. Уж если мои сюжеты строятся по тем же самым принципам, пусть это лучше происходит из-за того, что эти принципы верны и я ненамеренно создаю тексты, которые им соответствуют, чем из-за того, что кто-то мне об этих принципах рассказал»{34}. Для Геймана и многих других авторов с богатым воображением самобытность и непредсказуемость имеют первостепенную важность, и им не придет в голову убрать ногу с педали газа, чтобы подумать, соблюдают ли они ПДД, мчась по пути своего нарратива. Им интереснее шокировать нас, читателей, каждым резким поворотом руля, двигаясь невиданным маршрутом, от которого ежесекундно захватывает дух.

Фанатичная приверженность мономифу или странствию героя наблюдается не только у сценаристов, но и у психотерапевтов, для которых духовный и психологический рост пациента – это конечная цель лечения. И совсем неудивительно, что так называемое «мифопоэтическое мужское движение» 1990-х гг., возникшее как реакция на некоторые перегибы второй волны феминизма, тоже обратилось к «Тысячеликому герою», чтобы почерпнуть из него универсальный язык повествования для своих семинаров. Эта инициатива, которую также порой называют «движение мужчин нью-эйдж», в меньшей степени занималась пропагандой своих ценностей и в большей – организацией ретритов, участники которых били в барабаны, пели песни и сидели в индейских парных. Как и Кэмпбелл, лидеры этого движения опирались на труды швейцарского психолога Карла Юнга и его теорию архетипов – с их помощью они надеялись преодолеть существующий, по их убеждению, кризис мужской субъектности и вернуться к глубоко духовной мужской идентичности.

Сессии, которые проводил харизматичный Роберт Блай, автор книги «Железный Джон: Книга о мужчинах» (Iron John: A Book about Men, 1990) и один из соавторов сборника «Барахолка сердца: Стихи для мужчин» (The Rag and Bone Shop of the Heart: Poems for Men, 1992), были спланированы так, чтобы участники прошли в игровой форме стадии путешествия героя и исцелили свою психику, дав внутренним «самцам» выйти наружу. В ходе ритуалов инициации под общим названием «Великая мать» и «Новый отец» (девятидневные конференции проводятся ежегодно в штате Мэн) участники самоизолируются в составе дискуссионных групп и возвращаются в мир с уверенным обновленным осознанием своей мужской идентичности. Им помогают подобрать близкий для себя архетип (Король, Воин, Маг, Любовник и Дикарь), который они потом смогут использовать как ролевую модель в повседневной жизни. В книге «Железный Джон» Блай, опираясь на сюжет одноименной сказки братьев Гримм, доказывает необходимость принять своего внутреннего дикаря – героический архетип, – поскольку он способен привести мужчину к мудрости и самоактуализации.

Культурный контекст путешествия героя

Читая кэмпбелловское краткое изложение путешествия героя, тут же замечаешь, насколько мономиф гендерно диспропорционален: «Герой отваживается отправиться из мира повседневности в область удивительного и сверхъестественного: там он встречается с фантастическими силами и одерживает решающую победу: из этого исполненного таинств приключения герой возвращается наделенным способностью нести благо своим соплеменникам»{35}. Этот сюжет, строящийся вокруг конфликтов и завоеваний, абсолютно не подходит в качестве модели для описания жизненного пути женщины{36}. Сам Кэмпбелл заметил Морин Мёрдок, автору книги «Путешествие героини» (1990): «Женщинам не нужно совершать путешествие. Во всей мифологической традиции женщина уже там. Ей только нужно осознать, что она сама и есть то место, куда другие пытаются попасть»{37}. «Когда женщина осознает, как изумительна ее роль, – продолжает Кэмпбелл свою мысль, которая в наши дни вызывает одно только раздражение, – ей не придет в голову пытаться быть псевдомужчиной». Эта беспечная – и зачастую подкупающая своей вроде бы сердечностью – манера Кэмпбелла обсуждать вопросы, имеющие большое значение для общества, может на самом деле скрывать под собой неосознанную мизогинию в форме снисходительного, покровительственного отношения. Женщины могут даже не мечтать отправиться в героическое странствие: все места забронированы под мужчин. Да и вообще – кому захочется быть «псевдомужчиной», что бы это ни значило?

По Кэмпбеллу, главные цели странствующего героя – это блага и эликсиры, которые он должен добыть, но есть и еще одна награда, которая терпеливо дожидается его