– Казимиров его фамилия.

– Этот, которого ты в карцер посадил?

– Теперь обратно бы вытащить.

– Она просила? – нахмурился Каракулев.

– Она даже и не знала, что он в карцере. Посылку ему передала…

– Через кого?

– В установленном порядке…

– Я думал, через тебя…

– А если бы и через меня? – Андрей пристально посмотрел на своего начальника. – Я же не из корысти…

– А из наилучших побуждений… Влюбился?

– Это мое личное дело.

– Твое личное дело в отделе кадров… Ладно, не горячись. Любовь дело серьезное…

– Рано еще о любви говорить.

– А ты и не говори… Ты слушай. Меня слушай… Посылку ты, конечно, можешь передать, можешь даже на щадящий режим этого Казимирова перевести, я поспособствую: все мы люди, все мы человеки… Но будь осторожен, парень, как бы эта девица тебя под монастырь не подвела… Ты должен знать, за что Казимиров под следствием.

– Знаю, за убийство жены.

– Вот именно. И он этого не отрицает. А что это значит?

– Если в перспективе, то лет десять-пятнадцать строгого режима…

– Совершенно верно. Когда человек лишен законной возможности обрести свободу, он ищет незаконную. Законной возможности у Казимирова нет, как бы он не начал искать незаконную. И как бы ты ему в этом не помог…

– Исключено, – мотнул головой Андрей. – Я на такое никогда не пойду.

– Ты сейчас в этом уверен. Как и я сейчас уверен в тебе. Но любовь такая штука – так может завертеть, что мозги наизнанку выкрутит…

– Не выкрутит.

Андрей еще не чувствовал, что влюблен в Римму. Но если даже это случится, тормоза его не откажут. Если она вдруг попросит организовать Казимирову побег, например, он ни за что на свете не вступит с ней в преступный сговор… Да и не станет она его просить об этом. Она же не дура, чтобы впутывать и его, и прежде всего себя в столь гиблое дело. Да и не отец ей Казимиров, чтобы идти ради него на безрассудство, он всего лишь дядя…

Еще вчера Станислав думал, что в карцере можно сидеть на бетонном постаменте. И вчера же он понял, как ошибался. Бетон хоть и сохранил свою прочность, но сильно растрескался, а в глубоких трещинах из-за повышенной влажности развелись мокрицы. Они не кусались, но одна мысль, что придется сидеть на них, приводила Казимирова в ужас. Поэтому весь вчерашний вечер он провел стоя и на корточках.

Ночью перед отбоем надзиратель отпер дощатые нары, на которые он смог лечь. Мокрицы больше не донимали, зато атаковали клопы.

Стены карцера были покрыты так называемой «шубой». Кто-то считал, что сделано это для защиты от вандализма – чтобы невозможно было вывести на стене вроде «Здесь был Вася». А кто-то точно знал, что «шуба» нужна для звукоизоляции между камерами. На стену накладывается металлическая сетка, которую покрывают толстым слоем крепкой штукатурки. Снова сетка и снова штукатурка. В конечном итоге выходит многослойный сэндвич с воздушными прослойками, финишный покров которой представляет собой шершавую поверхность темно-серого цвета. Любой строительный материал со временем теряет свойства – «шуба» трескается, связывая пустоты в стене многочисленными коридорами-трещинами. И когда в этих лабиринтах поселяются клопы, никакая химия не в силах справиться с ними. Их уничтожить мог только ядерный взрыв, но вряд ли тюремное начальство всерьез рассматривало подобную возможность борьбы с насекомыми. Война с клопами велась силами заключенных, которые из-за неимения тяжелой артиллерии сходились с ними в изнуряющих рукопашных схватках.

Всю ночь Станислав давил клопов и до боли расчесывал страдающее от их укусов тело. Спал по чуть-чуть, в коротких перерывах между боями. А под утро духота сменилась вдруг пронизывающим холодом, от которого невозможно было спрятаться. Потому Казимиров и не выспался, а рано утром его согнали с полатей, и добирать ночные часы пришлось в позе спящей лошади – на ногах, переминаясь с одной на другую. На завтрак подали хлеба и теплой воды, которая здесь гордо называлась чаем. И обеденная пайка не порадовала.

После обеда, ближе к вечеру, Станислава вызвали на допрос. Он ожидал встречи со следователем, но его привели в кабинет к заместителю начальника оперативной части. Там его ждал тот самый офицер, который и упек его в карцер. Станислав уже знал, кто это. Капитан Сизов, Андрей Павлович. Как знал, для чего в тюрьме существует оперативная часть.

Капитан смотрел на него с радушной улыбкой, но в глазах застывший слой эпоксидной смолы на липкой основе – не холодный, но жесткий и при этом какой-то клейкий.

– Курите? – спросил он.

И лишь когда Станислав утвердительно кивнул, достал из ящика стола пачку сигарет и пододвинул ему.

Приятно было после холодной и сырой камеры оказаться в комфортном и теплом кабинете, выкурить одну сигарету, с прицелом на будущее поглядывая на другую. Но Казимиров старался не расслабляться. Он понимал, что в оперативную часть его вызвали неспроста.

– Знакомиться не будем, – внимательно глядя на него, сказал офицер.

– Уже знакомы, – буркнул Станислав.

– Как в карцере?

– Спасибо, хреново.

– Что заработали, то и получили.

– Вы же знаете, я защищался…

– Это вы о ком?

– Об уголовниках.

– Но в изолятор вы попали не из-за них. Я о первопричине говорю. Насколько я знаю, вас обвиняют в убийстве жены…

– Да, и я в том полностью сознался.

– Сознались. Но перед этим пытались уничтожить следы преступления. Закопали бы труп… Или утопить хотели?

– Уже неважно…

– Как же так вышло, что вы убили жену?

– Мое признание подшито к делу, там все написано…

– Читал я ваше признание. Но там не указано, откуда у вас мог взяться пистолет «беретта» итальянского производства.

То ли Казимиров хотел избавиться от оружия вместе с трупом, то ли прихватил его с собой в машину на всякий случай – так или иначе, в момент задержания пистолет находился при нем, с отпечатками его пальцев на гладких поверхностях.

– Нашел.

– Где?

– Неважно…

В принципе подследственный был прав. На фоне убийства, которое он совершил, статья о незаконном хранении оружия казалась незначительной.

– И все-таки?

– Не травите душу, и без того тошно…

Он уже жалел о том, что поступил так, как вынужден был поступить. Перемотай время назад, сейчас в тюрьме вместо него сидел бы другой человек. Но жребий брошен, мосты сожжены, пути назад уже нет…

– А кафе у вас хорошее.