– Вместо гармошки! – пояснил он.

– Сыграю, – кивнул Славик.

И снова проявил характер. Не побоялся выдвинуть условие:

– Если ты ее настроишь, я сыграю…

Снова смех, но на этот раз он был обращен к татарину. На Славика же смотрели как на клоуна, своими ужимками снискавшего не славу, но отпущение грехов.

– Правильно Вячеслав Семенович говорит, пусть Равшан настроит грелку, а он сыграет… – смахнув с глаз смешливую слезу, сказал смотрящий.

И его слово оказалось решающим. Славику показали на шконку, которую он должен был делить с двумя такими же доходягами-бедолагами, как и он сам. Но назвали его при этом Вячеславом Семеновичем, и это значило, так обязаны называть его все обитатели камеры. Путь в его имя-отчество вкладывался уменьшительно-насмешливый смысл, но факт оставался фактом – трусливый и чахлый Славик сумел завоевать хоть какое-то, но признание со стороны тюремного сообщества. Станислав был уверен, что его примут не хуже. Не самые злые волки правят здесь бал, а значит, с ними можно договариваться.

– Ты кто такой? – в упор глядя на него, спросил смотрящий.

«Началось».

Станислав ответил не сразу. Для начала с важным видом и чувством собственного достоинства обдумал вопрос.

– Станислав я. Фамилия Казимиров.

Он сказал это таким тоном, как будто ждал, что вся камера вздрогнет от его имени. Но ничего не произошло. Никто даже ухом не повел.

– Лет сколько? – внимательно всматриваясь в него, спросил амбал.

– Много.

– А конкретно?

– Сорок шесть.

– И что?

– Ничего, – немного смутился Станислав. – Сам же спросил…

– А ты что, думаешь, если сорок шесть, значит, самый крутой? – прибавил пару амбал.

Взгляд его принял угрожающий окрас. И тигры на его груди, казалось, вздыбились.

– Я не крутой, – стараясь сохранять самообладание, пожал плечами Казимиров.

– Совсем не крутой? Совсем всмятку?

– Нет, не всмятку… – еще больше смутился он.

– А чего тогда понты колотишь?

– Какие понты?

– Да такие… Воротила! – крикнул амбал.

– Что? – донеслось откуда с третьего яруса.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Видал? – обращаясь к Станиславу, жестко усмехнулся блатной здоровяк. – Ему двадцать три, а мы его полудурком здесь зовем. А двадцать три на два умножить, сколько будет, а?

Он ответил. Но мысленно. Самому себе. Двадцать три, помноженное на два, равно сорока шести – то есть его возраст. И если какой-то там Воротила полудурок, значит, Станислав – полный придурок. Иначе как оскорблением этот скрытый вывод не назовешь. Но что делать? Станислав остро осознавал свою беспомощность. С амбалом он еще может сладить – в молодости мастером спорта по борьбе был, сейчас усилено штангой занимается, чтобы в форме себя держать. Но спина-то у него не бронированная, а сзади во время атаки его запросто могут пырнуть ножом. Тот же приблатненный Равшан это сделает, чтобы отыграться за досадный промах со Славиком.

– Так кто ты после этого? – спросил амбал.

Станислав понял, что ничего не сможет с ним поделать. Но все же ярость пересилила страх, и он угрожающе дернулся в его сторону. И так это у него эффектно вышло, что амбал невольно вздрогнул. Оттого еще больше разозлился.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – настороженно и с вопросом глянув на Станислава, сказал смотрящий. – Твое право… А нервничать не надо. Нервы беречь надо. Здесь не санаторий, нервы не подлечишь… Ты нам скажи, мужик, как ты к братве относишься?

Уже одно то, что Станислава обезличенно назвали мужиком, определяло его статус. Не быть ему блатным, не примет его братва в свой круг. И если он может к ней относиться, то лишь материально – дать денег на общак камеры, о существовании которого узнал еще на «сборке», где провел целые сутки.

– Я не жлоб, и если надо…

Немного поколебавшись, Станислав вытащил из тайника в джинсах свернутую в трубочку тысячерублевую купюру. Протянул ее смотрящему, но тот почему-то не спешил ее брать.

– Гляди-ка, а ты мастак! Пронес лавэ! – Зато похвалил, но непонятно как – то ли всерьез, то ли с подвохом.

– Да умные люди подсказали, как сделать, – стараясь не размазать по лицу оставшийся на нем налет уверенности в себе, сказал Станислав.

– Хорошо, деньги нам нужны, – вроде бы с благодушным видом кивнул смотрящий, но протянутая ему купюра так и осталась висеть в воздухе.

– Так возьми!

– Да ты не торопись, это мы всегда успеем. Ты мне скажи, мужик, лекарства у тебя есть?

– Были, – кивнул Станислав. – На таможне все отобрали.

Перед тем как отправить его этапом в следственный изолятор, следователь разрешил ему свидание с родными. Сыновья были, Витта, два ее сына и дочка, принесли ему сумку, битком набитую продуктами и нужными в тюрьме вещами. Но при обыске в изоляторе почти все забрали. Батон колбасы и брусок сала покромсали тесаком, из хлеба и пирожков сделали крошево, сигареты поломали… Лекарства отобрали целиком.

– А что за лекарства у тебя были? – нехорошо сощурился смотрящий. – Ты что, больной?

– Нет, нормально все со здоровьем, – забеспокоился Станислав. – И лекарства обычные, так от простуды, ну, на всякий случай…

– От простуды?! От простуды – хорошо… Эфедрин от простуды хорошо помогает.

– Не знаю…

Зато он хорошо знал, что эфедрин – наркотик, и наконец-то понял, зачем смотрящий интересуется лекарствами. Наверняка, подзарядиться хочет.

– Зато я знаю. Про «Колдрекс» от простуды слышал?

– Ну, слышал.

– Так вот, там эфедрин есть, какая-то синтетическая форма… Еще аспирин есть. Аспирин «УПСА». Пробовал «УПСА»?

– Да, пробовал, – не разглядев подвоха, кивнул Станислав.

О том, какую промашку он допустил, стало понятно по вытянувшимся лицам арестантов. Равшан, тот схватился за живот в ожидании всеобщего хохота.

– Братва, он у пса пробовал! – с торжествующим видом во всеуслышанье объявил смотрящий.

На какой-то миг вокруг Станислава установилось оглушительное в своей тишине молчание. Дальше должен был последовать такой же оглушающий смех. Но Равшан так и не дождался, когда его дружки покатятся со смеху. Смотрящий и сидевший рядом с ним амбал всем своим видом требовали от них иной реакции. И они угрожающе загудели, испепеляя жертву презрительными взглядами. Уже не скрывая своего испуга, Станислав подался назад – в ожидании, что эта злобная масса, подобно грязевому селю, погребет его под собой. Но смотрящий не стал давить на него физически, предпочел добить морально.