милая Мария, тебе это знать? Главное в том, что люди могут понимать и любить друг друга!»

В поселок, адрес которого был указан в истории болезни Марии, Максим добрался только на третьи сутки: кроме поезда пришлось ехать еще и на автобусе, затем на попутке и в конце еще идти пешком двенадцать километров. «В дожди до ее поселка вообще не доберешься», – подумал Максим. В основном дома поселка были старые, запущенные, требующие значительного ремонта. Все указывало на бедность его жителей. Таким же оказался и дом, который долго искал Максим, расспрашивая редких прохожих. «Глубинка! – мелькнула у него мысль. – Ни названий улиц, ни номеров домов».

Подойдя близко к покосившейся изгороди, Максим увидел во дворе дома старушку, которая топором тщетно пыталась расколоть полено.

– Здравствуйте, бабушка? Помочь?

– Помоги, милок, помоги! – ответила старушка и отдала топор. – А я пойду козу подою, а то как малец без молока-то.

– Как зовут-то вас, бабушка?

– Зови Ефросинья.

– А по отчеству?

– Никитична.

Максим назвал себя.

– Ефросинья Никитична! А малец-то чей? – спросил Максим, уже и сам догадываясь.

– Так внучки моей младшей, Марии.

– А сама-то Мария где?

– Так в этой… как ее, дай Бог памяти – в психушке, в соседнем городе.

– И давно она там?

– Так почитай уж три месяца, – ответила Ефросинья. – Как год назад старшая внучка привезла ее ко мне, она уж тогда заговаривалась, а родила, так я ее совсем понимать перестала: в голове у нее что-то повернулось. Я тогда за сына ее очень испугалась, ну и к председателю, Николаю Степановичу. Тот помог, выделил машину, и отвезли Марию в больницу. Еле уговорили. С тех пор и не возвращалась она. Больше ничего не знаю. А ты-то кто ей будешь?

– Друг. Учились вместе в институте, – слукавил Максим. – Письма от нее перестали приходить, вот и решил навестить ее. А тут такое дело! Малого-то чем кормите, неужто козьим молоком одним?

– Председатель шибко жалеет нас, вот и подвозит частенько питание специальное для них – для маленьких. Без него и не знаю, как прокормила бы мальца. Тяжело мне с ним, еле справляюсь: старая уж я, чтобы нянькой быть. Мне уж предлагали в детский дом его определить, я отказалась: все надеюсь Мария вернется.

– Дня на три пустите в дом? – спросил Максим. – Ночевать-то мне негде.

– А чего? Живи, места хватит! Да и малец ночью спит тихо.

– А как звать-то его? – спросил молодой человек.

– Максимом кличут, как и тебя: Мария так хотела. Дров много уже наколол, хватит, да и темнеет, пошли в дом.

Максим на ночь устроился на скамье возле окна, но заснул только под утро, всю ночь смотрел на луну, а когда та скрылась из вида повернулся на другой бок, смотрел на детскую кроватку и думал: «Неужели мой?..» Три дня он пробыл у Ефросиньи и все это время не отходил от ребенка. В душе у него была и радость, и сильное переживание от незнания, что с Марией. Навестил председателя, узнал, как все происходило, а заодно и разузнал, как добраться до городской больницы. На третий день он сказал Ефросинье:

– Поеду в город, в больницу, все узнаю о Марии и обязательно вернусь к вам рассказать.

– Сердце по ночам у меня болит за нее, – сказала старушка. – Буду ждать тебя, ты уж не обмани, приезжай, Максимушка.

Затем обняла молодого человека и прижалась к нему.

На следующее утро Максим на попутной грузовой машине засветло уехал к железнодорожной станции и уже к вечеру был в больнице. Когда он сказал, кого приехал навестить, его просили подождать. Через некоторое время к нему вышел мужчина средних лет с сединой и добрым проницательным взглядом, сразу располагающим к себе. Белого халата на нем не было, и Максим с удивлением посмотрел на подошедшего.

– Михаил Семенович, лечащий врач Голубевой, – представился мужчина.

– Максим Максимович, – в свою очередь представился молодой человек. – Близкий друг Марии.

– Вы хотите встретиться с ней?

– Да, я не видел ее уже год!

Михаил Семенович некоторое время молча смотрел на Максима и наконец сказал:

– Ну хорошо я разрешу вам свидание с ней. Только никаких воспоминаний. Остальное сами все поймете.

Они пришли в комнату, в которой Максиму пришлось немного подождать. Затем санитар привел Марию. Одного взгляда хватило молодому врачу, чтобы понять ее состояние. Отсутствующий взгляд, безвольно висящие руки вдоль тела… – все говорило Максиму о тяжести ее состояния.

– Можно уводить? – спросил сопровождающий.

– Да, – ответил он.

В дверях Мария вдруг вздрогнула, подняла руки и прижала их к своей груди, обернулась, взгляд ее на мгновение стал осмысленным, и казалось, вот-вот она что-то скажет, но тут же глаза ее потухли, руки опять безвольно свесились, и она вышла из комнаты. Максим, хотя и ожидал перед встречей чего-то подобного, остался сидеть за столом, потрясенный. Михаил Семенович заглянул в комнату, но, увидев состояние Максима, тихо прикрыл дверь: молодой человек сидел, обхватив голову руками, облокотясь на стол. Плечи его вздрагивали: он плакал – плакал, как в детстве, вздрагивая всем телом. Только не было никого во всем мире, кто бы мог утешить его и к кому можно было бы прижаться.

От больницы он шел подавленный, повторяя который раз: «Не навреди?!» – шел, сам не зная куда, не замечая прохожих, с удивлением и сочувствием смотревших на него, не слыша визг тормозов, когда переходил дорогу, ругань водителей, слезы продолжали стекать по его щекам. Наконец Максим присел на скамейку, не в силах идти дальше. Он понимал только одно, что мир вокруг него снова стал другим и уже никогда не будет прежним: там, где его душа была наполнена любовью, теперь была пустота. Оглянувшись вокруг, он увидел только расплывшиеся силуэты того, что окружало его; весь мир представлялся ему бесформенной и беспросветной серой мглой. Тоска и безысходность охватили его.

Неожиданно все вокруг приняло четкие очертания, мысли прояснились, он резко поднял голову и твердым голосом сказал:

– С этой болью я должен справиться только сам!

Максим встал со скамейки и уверенно зашагал в сторону вокзала…

Зинаида Евгеньевна что-то готовила на кухне, когда раздался звонок в дверь. Открыв дверь и увидев сына держащего на руках ребенка, завернутого в одеяльце, лицо которого было открыто, она вскрикнула, затем склонилась над младенцем, внимательно вглядываясь в его лицо.

– Твой! – сказала она уверенно.

Максим вошел, переступив порог родного дома, и не успел сделать и двух шагов, как подошел отец. Максим Аркадиевич долго и напряженно смотрел то на ребенка, то на сына. Этого момента – момента встречи с отцом