– Максим боялся больше всего и постоянно и безуспешно старался представить себе, что же произойдет. Наконец взгляд главы семейства смягчился, и он, улыбнувшись, твердо сказал:

– Пусть живет у нас…

Прошло два года.

В тот сентябрьский субботний вечер Максим вышел погулять с сыном и сидел на скамейке с краю детской площадки, наслаждаясь, может быть, последним теплом бабьего лета. Легкий, чуть прохладный ветерок ненавязчиво напоминал о том, что погода вот-вот повернет на осень, и похоже было, что слегка покачивающиеся листья деревьев, среди которых уже были видны и желтые, и желто-красные, кивали, с грустью соглашаясь с ветром. Молодой человек перевел взгляд на малыша и снова, как это часто бывало, когда он смотрел на мальчика, перед ним всплыло лицо Марии. Он вспоминал ее взгляд, их разговоры ни о чем, прогулки по парку и поцелуи, поцелуи, поцелуи… Любовь по-прежнему была в его сердце. За прошедшие годы Максим не получал от нее известий и ничего не знал о ее судьбе. Как-то он написал письмо председателю поселка, где жила когда-то Мария. Николай Степанович в ответном письме сообщил, что Мария Леонидовна около года назад приезжала в родной дом, но, пожив два дня, попросила его заколотить окна и дверь избы и уехала; больше он о ней ничего не знает. Также он сообщил, что Ефросинья Никитична, бабушка Марии, умерла, так и не дождавшись внучку.

Неожиданно Максим понял, что действительно видит напротив себя Марию: она сидела на скамейке по другую сторону детской площадки и напряженно смотрела на него. Хотя она была сильно похудевшей и осунувшейся, молодой человек видел перед собой все ту же любимую женщину, красивей которой для него не было никого. От неожиданности он не мог даже пошевелиться, настолько все это было нереальным, похожим на видение.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Максим понимал, что Мария, оставшись совсем одна (бабушка умерла, у сестры своя семья и своя жизнь), хотела бы забрать сына, надеясь благодаря ему вновь обрести себя в этой жизни. Он также понимал, что при ее болезни она не может быть матерью и доверять ей сына нельзя. Казалось, Мария, пристально вглядываясь в лицо Максима, слышит его мысли и напряженно ждет его решения. Вновь он вспомнил: «Не навреди!» и тут же подумал: «Кому? Кому не навреди?» Он посмотрел на сына, играющего с другими детишками, и ответил на свой же вопрос: «Я знаю кому!» Подозвав сына, Максим поднял его и крепко прижал к своей груди, в то же время продолжая уже ни в чем не сомневаясь смотреть Марии прямо в глаза. Максим видел, как она, все поняв, зажала рукой рот, чтобы крик отчаяния не сорвался с ее губ, слезы потекли по ее лицу. Она вскочила, не в силах больше сдерживать свои чувства, и быстро пошла в сторону от детской площадки. Вдруг Мария остановилась, обернулась и в последний раз взглянула на сына и Максима. Ее взгляд говорил:

«Ты прав, Максим! Ты прав!»

Традиции

Ранняя осень! Дожди еще не начались, небо по-прежнему голубое, но солнце уже не слепит глаза и не обжигает лицо. Листья деревьев и кустов еще зеленые, хотя и чуть приунывшие от неизбежного прощания с летом. Для тех, у кого в жизни наступила осень, природа вступает в гармонию с душой. Умиротворенная пора. Хочется думать и думать – так, ни о чем, просто радуясь тому, что живешь.

В тот тихий осенний вечер, когда солнце уже приблизилось к крышам домов, я, как обычно, вышел из дома прогуляться по улицам родного города. Каждый раз я менял маршрут своего маленького путешествия, чтобы внести какое-то разнообразие в это, в общем-то, скучноватое занятие, но одно оставалось неизменным: я всегда проходил мимо одной и той же церкви, стоящей на высоком холме, золотые купола которой, казалось, вот-вот вознесутся ввысь. Колокольный звон ее был слышен, наверное, во всех уголках нашего небольшого провинциального города. Мне нравилось зайти ненадолго в эту церковь, а затем немного посидеть на скамейке в прицерковном маленьком и уютном парке, провожая взглядом проходивших мимо меня прихожан, восхищаясь и завидуя их вере в бесконечное будущее.

Вот и сегодня купола храма, появившиеся из-за домов, вновь указали мне дальнейший путь. Как обычно перекрестившись, глядя на купола, я ускорил шаг и вскоре был уже внутри церкви. Хотя я и неверующий человек, но сама обстановка в храме и густо пропитанный ладаном воздух каждый раз приводили меня в состояние умиротворенности. Все земное уходило куда-то, я слышал только размеренный голос священника, и мой взгляд блуждал по ликам святых. Атмосфера церкви одновременно и подавляла мое я, сначала превращая его в нечто совсем маленькое, а затем и растворяя в себе, и возносило это самое я куда-то высоко, высоко, заставляя осознать и свою бренность, не жалея об этом, и величественную бесконечность и непознаваемость мира.

Наконец, одурманенный ладаном, я вышел из церкви и жадно вдохнул свежего воздуха. Голова прояснилась. Огляделся вокруг. Как и всегда в это время, людей в парке не было, и все скамейки были свободны, кроме одной, на которой сидел старик. Вид его был растерянный, он с надеждой вглядывался в каждого прихожанина, проходившего мимо него, но поймать встречный взгляд ему не удавалось. Старик определенно хотел кому-нибудь выговориться, поделиться своими мыслями. Он даже сидел на самом краешке скамьи, приглашая тем самым присесть рядом. Не задумываясь, я направился именно к этой скамейке. Подойдя ближе, спросил:

– Вы позволите?

– Конечно, конечно, – тотчас ответил старик и чуть не упал, машинально попытавшись подвинуться еще ближе к краю скамейки. – Я видел, что вы вышли из церкви, и, обернувшись, перекрестились. Вы верующий?

– Нет, – ответил я. – И в церкви захожу и крещусь так – по традиции: как и многие, кто считает себя православным, хотя и без веры.

– Вот, вот и он тогда еще в начале лета сказал: «традиция», – задумчиво сказал старик и надолго замолчал. – С тех пор я прихожу сюда каждый вечер, и мне никак не удается с ним встретиться. Чем-то поразил он меня и смутил мою душу – то ли своей полной откровенностью, которую человек может проявить только на предсмертной исповеди, то ли своей крайней циничностью…

Старик опять надолго замолчал, и я не стал торопить его вопросами и тоже молчал, терпеливо ожидая продолжения.

Смеркалось. Я никуда не торопился и, достав пачку сигарет, закурил. Старик заинтересовал меня, и я был готов очень долго ждать, когда он заговорит.