Когда Мара вернулась за столик, Майкл потянулся к ней, чтобы поцеловать. Но она успела взять себя в руки еще там, когда смотрелась в зеркало, и поэтому отпрянула на диване. Но Майкл продолжал решительные действия, тогда Мара схватила свою сумочку и поднялась.

— П-прости, Майкл, — пробормотала она, — но я так не могу.

Амстердам, 1940 год

Он пересекает кабинет размеренной, неспешной походкой. Человек устоявшихся привычек, он намерен до конца исполнить ежевечерний ритуал, насладиться последним вечером с ней.

Он тянется к хрустальному бокалу и бутылке «Дюар-Милон» 1934 года. Выливает последние капли драгоценной жидкости в бокал, думая, что теперь ему ни за что не найти другой такой бутылки, даже на черном рынке. Зная это, он заранее приберег остатки вина на этот вечер.

С бокалом в руке он удовлетворенно вздыхает, оглядывая кабинет, свое убежище от викторианской суматохи остального дома. Жена и дочь неодобрительно относятся к убранству кабинета в новомодном стиле ар-деко, считая его слишком строгим, слишком современным, даже холодным. Но ему в этой комнате легко дышится, плавные линии действуют на него умиротворяюще и создают идеальное пространство для его сокровища.

Он подходит к камину, где потрескивает только что разведенный огонь. Подносит бокал к свету, любуясь сквозь грани хрусталя темно-красным оттенком вина. Устраивается в черном кожаном кресле, специально подвинутом к огню, вытягивает ноги и скрещивает лодыжки. Он смотрит в бокал и пьет вино мелкими глоточками, наслаждаясь его вкусом на языке и тем, как оно слегка обжигает горло. Готовит себя к тому, чтобы взглянуть на нее, расположенную над каминной полкой. Все эти движения входят в его собственный ритуал поклонения, почитания ее и того волшебства, что она дарит.

Он не успевает поднять на нее глаза, как слышит торопливые шаги. Кто-то направляется к двери кабинета, а потом замирает. После секундной паузы, наполненной нерешительностью и раскаянием, раздается стук в дверь.

— Да? — отзывается он, словно не знает, кто это и что ему нужно. И в самом деле, лучше бы ему не знать о непрошеном визитере.

— Мистер Баум, сэр, все остальные картины упакованы и погружены в грузовик. Не хватает только последней, и люди волнуются, что у них осталось очень мало времени.

— Я понял, Уиллем, я понял. Нельзя ли подождать всего несколько минут?

Эрих Баум понимает, почему они торопятся, хотя все это ему не по душе. У перевозчиков, которых он отказывается считать контрабандистами, есть узкие окошки на бельгийской и французской границах, там они потихоньку переправят его драгоценные картины, не настораживая при этом власти. Эрих не может позволить себе транспортировку в Ниццу с соблюдением целого ряда сложных таможенных законов. Хотя многие его соотечественники убеждены, что Нидерланды сохранят нейтралитет и в этой войне, по примеру прошлой, он не станет игнорировать письма дочери, Хильды, из муссолиниевской Италии, в которых она предупреждает его, что нашествие нацистов неизбежно. Он должен переправить свои картины во Францию, чтобы сохранить их или продать, в зависимости от конкретного полотна; он не допустит, чтобы его любимые вещи украшали стены кабинетов Геринга, Гиммлера или другого нацистского начальника, да и в любом случае ему понадобятся деньги.

— Уверен, это можно устроить, сэр.

— Спасибо, Уиллем.

Эрих закрывает глаза и делает глубокий вдох, притворяясь, что никакой помехи не было. Потеря остальных полотен навевает печаль, но это не идет ни в какое сравнение с душевной болью и горем, которые ему доставляет разлука с ней. Вот он и рисует в воображении, что сегодня, как в любые другие вечера, следует своему обычному ритуалу, делает очередной глоток вина и в конце концов поднимает глаза.

При виде ее он перестает дышать, как в тот первый раз, много-много лет тому назад, на аукционе Стенвика. Своим бирюзовым взглядом и жестом протянутых рук она словно взывала к нему из груды выставленных на продажу портретов; лучи света, освещавшие ее внутри картины, казалось, пронзили аукционную толпу и обогрели его, донеся то, что она так хотела сказать. Пока остальные яростно торговались за каждую типичную для Миревелда картину, он, затаив дыхание, ждал, когда назовут заветный номер лота, чтобы забрать ее домой. «Куколка».

Вновь раздается стук в дверь. Эрих понимает, что передышки ему больше не дадут. Он не в силах вынести зрелище, когда ее варварски отделят от стены, служившей ей домом со времени аукциона Стенвика — более трех десятилетий. Поэтому он произносит слова прощания, открывает дверь и подает сигнал Уиллему, чтобы тот впустил людей.

Нью-Йорк, наши дни

Мара проснулась в холодном поту, когда серые лучи рассвета просочились сквозь жалюзи в ее гостиной. Дневной свет сначала коснулся полосатого дивана, на котором она лежала, затем переполз на крашеный кирпичный камин с остекленными книжными шкафчиками по обе стороны и черно-белыми фотографиями Мары с бабушкой на каминной полке. Под конец он достиг длинного темного коридора, ведущего в кухню.

Она так и не сняла костюма, в котором явилась вчера на аукцион, и теперь он был измят до неузнаваемости. В памяти всплывали какие-то обрывки вечера, прорываясь в ее сознание, хотя голова гудела от выпитого шампанского и «мохито». Потом воспоминания приняли четкую форму, и она ясно увидела, как сидит в испанском ресторанчике, чересчур близко придвинувшись к Майклу. «Господи, — подумала она, — он пытался меня поцеловать». При мысли о том, что могло произойти, к горлу подкатила тошнота.

Застонав, Мара переоделась в пижаму и забралась в постель. Она попыталась прибегнуть к такому спасительному средству, как сон, но дурнота не позволила. Тогда Мара встала под душ, надеясь смыть стыд и беспокойство. Она до боли натирала кожу, но морщилась больше от той мысли, что допустила компрометирующую ситуацию с клиентом. Как можно было до такой степени пренебречь профессиональными обязанностями? Как можно было дать Майклу шанс поверить, что она готова принять его ухаживания? Ответ она, разумеется, знала: во всем виноваты его несомненная физическая привлекательность и ее прошлая симпатия к нему, смешанная с годами одиночества и слишком большим количеством спиртного в этот вечер.

Одевшись, Мара решила пойти на работу пешком. Обычно она отказывала себе в этой малости, так как поездка на такси занимала в два раза меньше времени, но сейчас ей было необходимо прояснить голову и составить план действий. Солнце светило по-особому ярко, поэтому Мара надела темные очки. По дороге на работу она зашла в кафе и выпила большую чашку кофе, щедро сдобренную молоком и сахаром. С каждым шагом в ее голове рождались все более тяжелые мысли. Что, если он попытается продолжить свой натиск, несмотря на то что получил отпор? Мара сама не знала, как долго сумеет сопротивляться. Но, что еще хуже, вдруг он рассердился за ее отказ, причем так сильно рассердился, что захочет отнять у нее дело? Она увидела, как шанс стать партнером улетучивается у нее на глазах, и все оттого, что не достигла взаимопонимания с новым клиентом, аукционным домом «Бизли».