— Самое главное — это твое доброе сердце и светлая душа. А знания и умения — они придут. Верь в себя. Ты научишься, научишься…

Голос становился все тише и тише, претворился в отзвуки, а затем и вовсе исчез.

Милава с сожалением и удивлением обнаружила себя лежащей на сырой земле. Сон? Даже сомкнутые веки не помешали понять, что слепящий свет исчез. Некоторое время ворожея, точно малое дитя, упрямо не двигалась, глупо надеясь, что мать воротится и заберет ее с собой. Иль хотя бы дозволит еще хоть малость поговорить с собой. Но желанного так и не случилось. То ли сон, то ли наваждение зыбким песком исчезало в прошлом — не поймать, не удержать.

Ворожея глубоко вздохнула и тут же ощутила всю свежесть ночного воздуха. Вставать совсем не хотелось, но долг пред людом оказался сильнее. Она раскрыла веки. Черные стволы сосен и елей в бледном лунном свете убегали в мрачную вышину.

Девица села. Слишком резко — боль стрелой пронеслась от затылка к копчику. Перед очами все поплыло. Желудок скрутило, его содержимое рвалось наружу. Милава медленно и глубоко задышала, когда же дурнота откатила, нащупала на затылке кровяную корку, под которой обнаружилась запекшаяся рана. Ворожея попыталась припомнить, как оказалась здесь, на траве. Ноющая голова поначалу отказывалась в том помогать, но после выдала последние воспоминания: дивное цветение папарать-цвета, суховатое женское лицо с зелеными глазами и болезненный удар. Милава подтянула к очам ладонь, хотя уже знала, что там сыщет — пустоту. Папарать-цвет исчез. Подле бедра на земле она сыскала ритуальный нож.

«Даю тебе остаток дня да ночь на размышления…» — пронеслось в раскалывающейся голове.

Как же теперь противостоять Кукобе?!

Тревога удавкой обхватила шею.

Надобно спешить! Папарать-цвет нынче вряд ли сыскать доведется. А вот заговорить да окропить оставшиеся хаты можно успеть.

Милава вскочила и тут же пожалела о том: тело покачнулось, перед глазами в вихре замелькали искры, к горлу снова подкатила дурнота. Пожалуй, так она не много сумеет сделать. Надо ж, каменьем-то от души огрели. Хорошо хоть, жива осталась. И кому только этот папарать-цвет за такой надобностью стал? Милава опустилась на траву. Какое противостояние? Тут бы на ногах удержаться. Чуток отдышавшись, ворожея раскрыла заплечный мешок и достала глиняный, чудом уцелевший после падения сосудик с целебной мазью, что остановила сок у рябины. Зачерпнула пальцем остатки и нанесла на рану — живительные силы потекли по всему телу. Дурнота сошла, будто желудок и не пытался вывернуться наизнанку. Болезненная пульсация отступила. Вот и добре. Теперича можно и в деревню податься.

Подобрав нож да схоронив его и горшочек на дне котомки, Милава снова поднялась на ноги. Потихоньку. Но от былого недомогания не осталось и следа. Когда заплечник лег на спину, а руки стряхнули землю с сарафана, ноги торопливо понесли девицу к той части деревни, что покамест стояла голяком — без ритуального ограждения. Ворожея припомнила, что так и не поспела очертить дом старосты от бабкиной силы, и эта мысль точно кнут подстегнула пойти быстрее.

Уже заблестели слюдовые оконца ближних хат. Милава прикинула, что через десятка три-четыре шагов она сумеет защитить оставшиеся дворы от черной силы хоть на какое-то время. Где-то в памяти шевельнулось напутствие мамки, но ворожея, вздохнув, точно в предвкушении неизбежного, его отогнала. Все ж таки, лишними заговоры не станут, оберегут селян, ежели чего.

Милава уловила какой-то шелест и глянула влево. Там шевелился и слегка поблескивал в бледноватом свете луны огромный клубок. Ворожея пригляделась. Змеи! Гады вились, тиснулись друг к другу. Неужто и змеиный царь своих подданных на любовь благословил? По ноге что-то скользнуло — Милава опустила голову, терпеливо дожидаясь, когда змейка покинет лапоть, а затем возобновила путь. Но и через десять, и через тридцать шагов она не раз углядывала в траве толстую серебристую веревку, неслышно ползущую к клубку.

Черная Кукоба хоть и дала слово этой ночью не вредить селянам, однако и Милаве подсоблять не собиралась: словно повинуясь чьему-то дурному науськиванию, в земле шевельнулась коряга и ловко юркнула под каверзни. Ворожея слишком поздно почуяла неладное — подвернула ногу и осела. Из глаз помимо воли брызнули слезы.

Да что ж такое!

Милава терла щиколотку и шептала, но боль не проходила. Наоборот, становилось только хуже. Ногу раздувало слишком быстро. В последней надежде она достала заветный горшочек, но тот оказался почти пуст. Как девица ни терла по его стенкам и дну, мази, чтоб вылечить больную ногу, не хватило — лишь припухлость сошла.

Но так просто ворожея сдаваться не привыкла. И пусть сталкиваться с черными наговорами ей прежде не доводилось, все ж таки каждое дело она привыкла доводить до конца. Вот и теперича не отступится! Как бы тяжко ни было, а оставшиеся хижины она все равно заговорит!

И никакая ведьмарка ей в том не помеха! Такие помыслы даже боль заслонили. Стиснув зубы, Милава встала и поковыляла к деревне.

Оставаться неприметной оказалось сложно — нога уже не просто болела, а горела, точно объятая пламенем. Когда впереди замаячил оставшийся незаговоренным двор, двор старосты, ворожея призвала на подмогу последние силы. Сильно хромая, она приблизилась к хате, то и дело ожидая, что вот-вот из-за добротной двери покажется Услада и погонит ее прочь. Но то ли дочь Череды уже крепко спала, то ли все ж таки присоединилась к селянам — дубовую охранительницу так никто и не потревожил. Затворив обережную черту, Милава решила снова податься в лес. Боль возвратилась и усилилась, стремясь выкинуть из реальности, заливала очи багрянцем…

Ворожея заковыляла к лесу, но уже через мгновение поняла — ей не осилить тех крох пути, что оставались до первых деревьев. С трудом, не позволяя сознанию упокоиться в благодатном забытьи, огляделась. Подле стояла чья-то покосившаяся изба, а чуток поодаль — такой же хилый хлев. Забор — та его часть, что смогла разглядеть в потемках Милава, — и вовсе напоминал челюсти старца: то здесь, то там гниловатая жердь, а то и вовсе щербина. Обычно такие дворы имеют не самые добрые хозяева либо те, кому дурманные напитки куда слаще кваса да хлеба.

Как можно меньше опираясь на больную ногу, ворожея запрыгала к хлеву. Дай Даждьбог, хозяева до утра ее не приметят. А там, малость передохнув, она сама уйдет. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до несвежего сена и там потерять сознание.

* * *

Купальская ночь самая загадочная, самая желанная. Она дарует страждущим силы да здоровье, помогает сыскать да проверить на прочность любовь и даже заглянуть в грядущее. И даже на исходе преподносит сюрпризы — уговорится с днем и подарит дивное зрелище. Потому каждый и жаждет узреть зарю. Ведь только в это утро солнце играет так, как никогда больше в году!

Молодые селяне, утомившись от ночных гуляний и забав, уже устроились на берегу реки, ожидая восхода на воде. В преддверии невероятного зрелища красавица-молодица затянула песню, которую тут же подхватили все: