— А-а-а! — пуще прежнего заорала пожилая женщина.

Милава сделала шаг ей навстречу, приставив к губам указательный палец. Но та, выпучив очи, попятилась:

— Ведьмарка! А-а-а! Не подходи! — хозяйка краем глаза глянула на молочную кормилицу, точно пыталась удостовериться, что та в добром здравии, без приметных отметин завороженности.

— Я не ведьмарка… — запротестовала Милава. Она видела, что женщина больше всего на свете сейчас желала унестись прочь. Но коровка, свинка да целая корзина яиц удерживали на месте. Но, как ведомо, лучшая защита — нападение:

— Знаем мы таких «неведьмарок»! Да где это видано, чтобы добрая девица без спросу ночь проводила в чужом хлеву да лик поутру не мыла?

Лик поутру не мыла? Милава провела рукой по щекам и нащупала остатки грязи, кою втирала, дабы волколак не пошел следом.

— Ты не думай, я тебе так просто животину не отдам! Вон отсюда! — заорала хозяйка и трясущейся рукой полезла за пазуху. Никак за оберегом от нечистиков потянулась. Точно! Морщинистая ладонь, вцепившись в талисман-змеевик, выставила его словно щит. Девица горько усмехнулась и направилась к выходу. Женщина отпрыгнула в сторону, только чтобы «ведьмарка» ее не зацепила. — Вон!

Не успела Милава толком переступить порог хлева, как хозяйка выскочила следом, плотно притворив дверь тяжелым чурбаном да вилами. А сама, пряча за спиной корзину с яйцами (как пить дать, страшась, что девица их сглазит), выставила перед собой серп — когда только успела им талисман заменить?

— Давай-давай! Кыш отсюда! И не помышляй возвращаться. Я все старосте скажу, а он людям поведает. Хватит с нас одной Кукобы. Ты еще тут шастаешь!

Ворожея сдалась. Она догадывалась, что будет непросто, мамка с детства ее готовила к тому, что люди не привыкли слушать свои сердца, для них куда вернее очи да уши. Глубоко вздохнув, Милава решила податься к реке, прежде чем пойти к Кукобе. Умыться надобно да поразмыслить хорошенько. Село она оградила, стало быть, час есть. Ворожея оглянулась — пятки пожилой женщины уже сверкали в направлении дома старосты. Надо ж, а подлатать забор — сил нет.

* * *

— Череда! Алесь! Услада! — еще издалече заорала женщина.

— Чего тебе, Доморадовна? — сладко зевнул и потянулся во весь немалый рост староста. Одетый, он уже был на ногах, готовый решать самые трудные вопросы да ставить пред неумехами толковые задачи. Правда, коли б не чин, то он предпочел бы еще чуток поспать. Купальская ночь силы не хуже горячей бабы, с коей и трава — пуховая перина, отнимает.

— Череда! — задыхалась гостья.

— Да ты дух переведи. В твои ли годы точно дитя бегать? — спустился с крыльца староста, но напуганный лик женщины его насторожил. — Случилось чего?

— Так неспроста ж пыль поднимаю! Фух.

— Давай тогда, сказывай, — взволновался староста.

— Значится так. Проснулась я сегодня от звонкого петушиного крика. Помогло купальское огнище! Хвала богам! Хохлатый мой первым на деревне запел!

— И потому ты сюда бегом от самой хаты летела? Да еще с корзиной, — брови Череды поползли вверх.

— Да нет же! Не перебивай. Фух. И так тяжко. Значится так, я к курам, а там яиц видимо-невидимо! Даже самая старая яичко снесла. Вот твоему Алесю принесла: кабы не он, так клевался бы Хохлатый и дальше.

— О, добрые яйца, благодарствую, — сунул нос в корзину Череда.

Соседка засветилась пуще купальского полымя.

— Зашла в хлев, а там ведьмарка топчется, на скотину мою ворожбу наводит. Чую, не видать мне боле молока от Сивушки, — вздохнула Доморадовна.

— Кукоба, что ль, на ноги поднялась? — с сомнением в голосе уточнил староста.

— Да нет же. То молодуха совсем. Весен семнадцать, не боле. Снует по хлеву, а у самой волосы темные, очи черные, а на лице грязь, никак всю ночь с лесуном в траве каталась.

— Ну, мыслю, не только она сегодня в траве каталась, — рассмеялся Череда, догадавшись, о ком речь идет. — Полсела девок до хат, самая малость, с пятнами на рубашках вернулись. И навряд ли они с лесунами обнимались.

— А она еще ковыляла! — ехидно заметила Доморадовна.

— Ну и что с того-то? Поди, молодец прижал чуток посильнее иль за ступню ухватил, когда та в прятки играть надумала.

— Ох, зря ты, Череда, смеешься, — пожурила бабуся. — Не первый день на свете живу. Обычную девку от ведьмарки завсегда различить сумею.

— Вот именно: не первый день живешь, а напраслину зачем-то на девицу наводишь, — тоже посерьезнел староста. Уж ему-то эти россказни да сплетни давно поперек горла стали. Этих баб — что старых, что молодых — хлебом не корми, дай о ком-нибудь посудачить. А затем слухи да дурные наветы рождаются. Честным людям жить мешают.

— А ты никак знаком с ней, с ведьмаркой этой? — сощурилась Доморадовна.

— Знаком не знаком, а толковать приходилось. И ведьмаркой ее звать перестань. Не дело это — напраслину наводить. Девица она хоть и пришлая, а все ж кровей здешних.

— И кому ж это она сродницей приходится? Уж не тебе ли?

— Не мне.

— Иль сыну своему сватаешь? — хихикнула Доморадовна, так и вперившись взглядом в очи старосты.

«Небось с моего двора кинется по всем приятельницам весть разносить», — решил Череда.

— Нет, — как ни хотелось старосте признаваться в том, чья именно Милава родственница, а все ж придется. Эту правду и так скоро все узнают, а вот сплетни о том, что пришлая девица — невеста Алеся, ему совсем без надобности. — Девица эта — внучка Кукобы.

— Черной? — округлила очи бабуся.

— У нас на деревне только одна Кукоба. Тому и Черной ее смысла кликать нет, — рассердился староста.

— Ой, а то тебе неведомо, что она с нечистиками братается, — скривилась Доморадовна. — Сколько помню, ты все ее зачем-то обороняешь.

— Мне по сердцу, чтоб кажный делом своим занимался, а не в чужой огород нос совал! — чуток громче, чем надобно, заявил староста, надеясь, что это отпугнет любопытную соседку от дальнейших догадок. Что ж будет, когда она усядется с подружками на скамейке семки лузгать? Никакого сладу с этими бабами!

— Ай-ай! Только вот память, как я погляжу, у тебя короткая!

— В толк не возьму, об чем это ты?

— Так, короткая! А то бы живенько нарисовала тебе, как ночью к купальскому костру черная кошка прибегала, а ей каменюкой лапу перебили. Не догадываешься, кто ж ею оборачивался? — с победоносным видом подвела разговор в нужное русло Доморадовна.

— Шла б ты по своим делам, а не ерундой маялась! — прикрикнул староста.

— Я-то пойду. Мне чего там, старой. Я жизнь прожила. Это тебе придется разгребать то, что она тут еще наворотит, — обиделась соседка. — Раньше с одной сдюжить не могли, теперича их две стало. Помяни мое слово, Череда, с этой девкой к нам само лихо пришло!