А уже сев на свое место, Груша, взявшая ситуацию под свой контроль, рассказала всем грустную историю, выдумав ее на ходу. Татьяна все это время молчала, давая людям возможность привыкнуть к ее внешности. А заодно не желая еще шокировать их тем, что у нее и голос изменен из-за искривления рта.

– Короче, надо завязывать, друзья, с распитием спиртных напитков на открытие и закрытие сезона. А то на очередном банкете кто-нибудь из нас закроется навсегда. Вот наша звезда Таня уже перенесла микроинсульт…

– О, господи, Танечка! – кинулся к Ветровой Эдуард Эрикович. – Так ты больна? Тебе ж в больницу надо, а не лететь с нами!

– Я не могу вас подвести, лучше умру на сцене, – пафосно ответила актриса.

– Да к черту все!! Главное – здоровье! – не соглашался режиссер.

Но в его взгляде, кроме ужаса, никакого особого сочувствия не наблюдалось. Груня прямо кожей чувствовала, как у него в голове тикают мысли, что ему теперь делать, раз главная героиня имеет теперь такое лицо. Ведь она именно им и работала за отсутствием особого таланта, а теперь и последнего лишилась… то есть лица.

Обрадовавшись, что режиссер заглотил наживку, Аграфена продолжила наступление:

– Таня была в больнице. У нее так называемый остановившийся инсульт, хуже ей не будет. Но актрисе нужен отдых и покой. Туда мы и летим!

– А четыре спектакля? – пискнул режиссер.

– Это не нагрузка для меня. Ты же знаешь, я живу на сцене, – прошамкала Татьяна.

– А как ты играть-то будешь? Ты сможешь? Это же катастрофа! – Наконец-то дошло до Эдуарда Эриковича, и все его мысли вылились наружу.

– Я шмогу, – шепеляво ответила Ветрова.

– Таня!!!

– Я сумею…

– Ты себя в зеркало-то видела?! Извини, конечно…

– Да чего уж, добивай меня, скажи, на кого я стала похожа! – пошла в атаку актриса. – Это все из-за твоих пьянок! Я на тебя в суд подам, ты мне еще и денег заплатишь, потому что я пострадала на производстве…

– Прекратите ссориться! – оборвала их Аграфена. – Главное, что состояние Тани обратимо.

– Обратимо? Значит, это пройдет? Слава богу! Когда долетим, ей уже будет лучше? – с надеждой спросил Эдуард.

– Пристегните ремни, наш самолет… – раздался голос стюардессы.

Аграфена приложила палец к губам, и на время все умолкли. Самолет взлетел.

Татьяна, сидевшая рядом с художницей, взяла ее за руку.

– Груня, посмотри, у меня с лицом не лучше? Все-таки поменялось давление и притяжение… Может, что расправилось?

– Нет, не знаю. Таня, да что ты глупости говоришь? Даже если бы и стало лучше, тебе что, полгода в самолете летать? Стюардессой устроиться?

– Не возьмут по возрасту, – хмуро ответила Ветрова, отворачиваясь к иллюминатору.

Аграфена наткнулась на полный мольбы взгляд Эдуарда Эриковича.

– Правда пройдет? – прошептал он, не в силах прийти в себя.

– Инсульт лечится полгода, – строго ответила Аграфена.

– Полгода! – ахнул режиссер и закрыл голову руками, словно прячась от ужасного известия.

– Видишь, как я плохо выгляжу, – повернулась к ней Татьяна, – он на полгода не согласен. Меня уберут с главных ролей!

– Тише ты, переживает он, – шикнула на актрису Груня. – Короче, придерживаемся версии инсульта. Никуда он тебя не сместит. Порядочный мужчина не тронет женщину, с которой был когда-то близок. Даже если любовь их в прошлом.

– Много ты знаешь, – вздохнула Татьяна. – Порядочный мужчина – одно, а бабник… – Ветрова махнула рукой, словно ставя на Колобова клеймо непорядочности на всю оставшуюся жизнь.

Стюардессы в это время стали предлагать напитки. И коллектив театра показал себя с дружной стороны. Опять-таки – с дружной! Все стали пить «в последний раз», чтобы снять стресс от полета и стресс из-за известия о болезни коллеги. Самым удивительным для всех стало то, что больше всех пила Таня, заливая в кривой рот мартини.

– А тебе можно? – осторожно поинтересовался Эдуард.

– А почему нет? У меня стресс больше, чем у вас. И вообще полезно – сосуды расширяет, – ответила она, заказывая еще.

– Ты сильно-то не увлекайся, в самолете очень дорого все, – предупредила ее Груня.

– Да ладно тебе, я взяла денег. Один раз летим! – отмахнулась ведущая актриса. – Все свои сбережения потрачу на красивые шмотки и алкоголь! Шмотки – для себя, любимой, алкоголь для мужиков, чтобы они с каждой рюмкой видели, как у меня что-то меняется в лице и оно становится более привлекательным.

В Будапеште – да-да, именно в Будапеште, а не в Бухаресте! – работники театра приземлились уже в невменяемом состоянии и высыпали из лайнера шумной, веселой толпой в пятнадцать человек.

– Ау! Нас кто-нибудь встречает? – зачем-то начал кричать Эдуард Эрикович. И тут же кинулся узнавать, где тут магазины со спиртным и есть ли какие-либо ограничения на продажу оного?

От таких его вопросов на английском языке народ шарахался в разные стороны. Даже таксисты и носильщики, которые вроде бы должны были помогать.

А в результате группу гостей Венгрии в полном составе забрали в полицейский участок. Эдуард Эрикович, самый главный заводила, сразу присмирел, как нашкодивший школьник, и смотрел в окно полицейского автомобиля. Задержанных везли в трех больших машинах. К слову сказать, несколько человек из них вели себя тихо, и их бы не забрали в полицию, потому что они-то общественный порядок не нарушали. Но сотрудники театра испугались остаться в одиночестве в аэропорту чужой страны без знания языка и попросились поехать вместе со всеми.

– Красивый город, – поставленным, но уже тихим голосом произнес Эдуард Эрикович.

– Не плохой, – ответила в тон ему Аграфена, ощущая спиртовые испарения, исходящие от ее коллег, да и, наверное, и от нее самой. – Главное, спасибо вам, господин Колобов, что вы нам обеспечили бесплатную экскурсию по городу. Правда, в полицейской машине, но это уже все равно, зато с ветерком…

– А чего я-то? – взлохматил волосы растопыренной большой пятерней Эдик. – Все веселились! Радовались, что долетели и сели. С нашими-то авиалиниями!

– Ага, только не все «веселящиеся» щипали женщин за задницу и кричали: «Эй, венгерочка, приготовь мне суп-гуляш! Холодец, я вижу, у тебя ничего!» – передразнила его Аграфена под сдавленные смешки коллег.

– Да это я так, к слову. Думал, оценят юмор.

– Что характерно – не оценили. Молчи уж теперь, – поджала перекошенные губы Таня, ехавшая в той же машине. – Тут тебе не Россия, сейчас впаяют лет двадцать за сексуальные домогательства, будешь знать!

– А я чего? Я ничего. И где Марк, черт бы его побрал?! Ведь знал же, что этим рейсом летим. Вот встретил бы – ничего бы такого и не было!