— Откуда ты знаешь?

— Вижу.

— Видишь? Но ведь… но ты же…

Почему-то для Саши было трудно назвать меня так, как звали до получения статуса Пророка все. Почему-то слово никак не желало слетать с его губ.

— Слепой? Да. Но это, оказывается, еще не приговор. Хотя несколько лет назад я думал иначе. И даже в какой-то момент хотел покончить с собой. Я вижу. Мое зрение достаточно своеобразно и избирательно, но силуэты, размеры, преграды на пути, а самое главное, внутреннее содержание тех, кто находится передо мной, я, действительно, вижу.

— А… меня, например, ты тоже видишь?

Я кивнул, но потом вспомнил, что сейчас ночь и решил, что Саша-то, как раз, в данный момент может меня видеть плохо.

— Да. И тебя.

— И какой я? Твоими глазами?

Я задумался. Но сам ведь подвел его к этому разговору? Нужно было отвечать.

— Когда ты вошел в мою комнату неделю назад, я подумал, что передо мной — девушка. Тебя окружает теплый желтый, солнечный даже, свет. И свет этот дает тепло, оно материально, его можно потрогать, я его ощущаю всей кожей.

Некоторое время он молчал. На ответ я не надеялся. Да я и не задавал вопросов. И когда я повернулся ко входу, чтобы вернуться назад в казарму, Саша неожиданно сказал:

— А знаешь, какой ТЫ? Ты — удивительный, благородный, понимающий, добрый. Ты притягиваешь к себе взгляды всех окружающих, где бы ни находился. Ты — потрясающе красивый. И если уж переводить впечатление о человеке в цветовой диапазон, то для того, чтобы описать тебя не хватит цветов, имеющихся в нашем мире.

Я стоял ошеломленный. А он, обойдя вокруг, первым вошел в бункер.

Невозможно уйти от своей собственной сути. Полжизни я убеждала себя в том, что мужчиной быть легче. Я мечтала о том, что было бы, если бы я родилась не беспомощной девчонкой, а парнем. Нельзя сказать, что мужчинам в нашем мире было проще жить, нет. Они также подвергались насилию, также унижались, и их тоже запросто могли убить, как и женщин. Но все же… Все же шансов было побольше.

К женщине же изначально в любом клане отношение было снисходительно-покровительственное. Давно ушли в прошлое те прекрасные времена, о которых писалось в моих любимых книгах, когда мужчина добивался внимания девушки, когда последняя могла выбирать. Сейчас подобным правом владели очень немногие. Те, кто имел семью, у кого был защитник, в первую очередь, отец.

Вот и с этой неудачливой невестой, Майей, произошло также. Пока ее отец — воин и охотник был жив, девчонка имела сильного защитника, покровителя, готового сражаться за нее до последней капли крови. Но как только он умер, ребенок стал разменной монетой, товаром, которым сильные мира сего позволяли себе обмениваться, расплачиваться за сомнительную веру в чью-то благосклонность.

Именно женщин чаще всего приходилось охранять мне. И однажды даже целый год я прожила в доме одного из важных людей Новгорода, ни на шаг не отходя от его маленькой дочери. Ее отцу казалось, что ребенка могут украсть его многочисленные враги. Я по-началу не верила, но однажды все-таки попытка совершить подобное была предпринята. Но я смогла помешать.

Я никогда не хотела быть женщиной. За столько лет ни разу не возникло и мысли, чтобы ею открыто представляться. А сегодня… сегодня впервые пожалела, что меня считают мужчиной. Слушая Пророка, всем сердцем откликаясь на странные, необычные нотки в его волшебном голосе, я всей душой хотела быть девушкой… для него. И еле-еле сдержалась, чтобы не признаться.

…

На следующий день мы возвращались на завод, так сказать, на базу. Машина тряслась на ухабах — от асфальта на улицах города остались одни ошметки. Зверь жался ко мне и скалился, обнажая маленькие белые зубки, если кто-то из ребят позволял себе обратить на него внимание — просто посмотреть пристально, не говоря уж о том, чтобы протянуть руку и погладить. В машину набилось девять человек, при том, что рассчитана она была на семь не более. Прижатая к дверце, не имеющая возможности даже полноценно вдохнуть, я переживала за собаку — ему явно не нравилось соседство других людей. Вдруг да цапнет кого-нибудь? Ребята ему не простят.

Управлял машиной Давид. Пророк сидел впереди на пассажирском месте. Капюшон кожаной куртки был натянут на голову, закрывал часть его лба. Скулы покрывала неожиданно черная, по контрасту с седыми волосами, щетина. Рискуя быть пойманной, я украдкой разглядывала его. И мне уже не казались уродливыми его шрамы. И смуглая кожа… и прямой нос… и родинка, чтоб ее — невозможно отвести глаз. Дура, ненормальная! Вон, на Давида пялься! Это хотя бы будет объяснимо — черноволосый, чернобровый, голубоглазый красавец с пухлыми губами, высоченный и широкоплечий — я легко признала бы, что более красивого мужика не встречала в своей жизни никогда. Но насильно взгляда удержать не могла, и он снова и снова сползал на Пророка.

На полпути водитель неожиданно свернул направо и поехал в совершенно другую сторону. Молодые бойцы почему-то радостно заулюлюкали, Давид рассмеялся, сверкая в зеркало заднего вида своей белозубой улыбкой. Мне никто не говорил, что будем заезжать куда-то по пути, но, по всей видимости, этот факт был известен только командиру и его главному помощнику.

Мы остановились возле трехэтажного особняка, явно старинного, с балкончиками, чудом сохранившимися окнами и странной вывеской, написанной мелом от руки, прибитой прямо к стене над входом между первым и вторым этажами. Небольшой деревянный козырек, видимо, должен был спасать надпись от вечного дождя, от никогда непрекращающейся мороси. Но не спасал, и прочесть написанное все равно можно было с трудом. Я разобрала всего пару слов: «Красная… удовольствий».

— Что это за надпись? — спросила я у ребят, оставшихся в машине, когда Пророк с Давидом, взяв в качестве сопровождения троих бойцов, вошли в здание.

Степка и Данила, самые талантливые мои ученики, переглянулись. Степка спросил:

— Мастер, ты как давно в Питере живёшь?

— Месяц.

— И за это время ничего не слышал о «Красной розе»?

Я пожала плечами — действительно, ничего не слышала.

— Это — лучший бордель города, — ответил Данила с какой-то гордостью в голосе.

— И много их у вас? — спросила, с ужасом подумав о том, что Пророка сюда привело явно не банальное любопытство.

… В огромной комнате, увешанной по стенам коврами, играла музыка. Старинный патефон на столике в углу скрипучим голосом пел что-то про «Миллион алых роз». На диванах и креслах развалились некоторые из бойцов Пророка. Было здесь и несколько незнакомых мне, бородатых, внушительного вида мощных мужчин. Вокруг крутились полуголые девицы, большинство из них из одежды на теле имели только некое подобие трусов.

Я сидела возле барной стойки в углу комнаты. За стойкой, топталась девушка-бармен в мужском наряде. Передо мной стояла кружка с каким-то напитком, вероятнее всего, спиртным. Но я почему-то все никак не могла заставить себя отхлебнуть.