Полицейский пожал плечами.

— Вроде нет.

— Помолчи.

К взводному подошел командир отделения.

— Разрешите доложить, герр оберштурмфюрер?

— Докладывай.

— На площади тела двенадцати мужчин, двадцати одной женщины, шести детей и подростков. Среди мужчин староста и один полицейский. Всего тридцать девять трупов.

Командир взвода повернулся к младшему полицейскому, выхватил пистолет и выстрелил. Тот и понять толком ничего не успел, рухнул под ноги офицера СС.

— Сорок, шарфюрер. Для ровного счета. Все равно этому полицейскому долго не прожить даже в райцентре. Хорошая работа. Сворачиваемся, уходим в Горош.

Эсэсовцы бросились к бронетранспортерам, и вскоре колонна ушла из расстрелянного села. А к убитым родственникам с воем бросились жители села, оставшиеся в живых.

Командир роты СС услышал выстрелы на полпути к Лозе.

«Как бы не разбежались люди в деревне. Хотя не должны. Восемь километров впереди. Выстрелы там вряд ли слышны», — подумал он и оказался прав.

Народ из Лозы не разбежался. Староста Косарев с полицаями успокоили его.

В 9.10 на площадке у сельмага и бывшего сельсовета встали бронетранспортер и грузовой тентованный «Опель». Из грузовика выскочили полицейские, из бронетранспортера — четверо эсэсовцев с автоматами.

Командир роты тоже спустился на землю и кивнул Калачу.

Тот подозвал своего заместителя Лыкина и распорядился:

— Степа, давай ребят по домам! Пусть сгоняют всех сюда.

К ним подошли староста, полицаи Буганов и Шмаров.

Калач взглянул на Буганова и спросил:

— Евреи на месте?

— Так точно, Мирон Фадеевич. Сам ночью от соседа смотрел за подворьем.

— Молодец, это тебе зачтется. — Он повернулся к гауптштурмфюреру, подошедшему к ним, и доложил: — Клиенты на месте, можем брать.

Тот указал на полицейских и спросил:

— Это они работают с тобой?

— Так точно.

— Возьмите еще пару человек, блокируйте дом, где скрываются евреи. Я отдам команду старосте, подойду, только дом обозначьте.

— Да чего обозначать-то? Тут одна улица, отсюда влево, предпоследнее подворье справа.

— Выполняйте!

Полицаи направились к дому бывшего управляющего отделением колхоза «Заветы Ильича». Староста преданно смотрел в глаза офицеру СС.

— У вас в деревне есть большой сарай? — спросил Бонке.

— Недавно построили вместо старого овина.

— Туда все жители поместятся?

В глазах старосты вспыхнул испуг.

— А что вы хотите делать?

— Косарев? Так?

— Так точно!

— С каких это пор, Косарев, ты решил, что можешь задавать вопросы офицеру СС?

— Извините, но…

— Итак, я спросил, в новый сарай все жители деревни поместятся?

— Да, тесновато будет, но поместятся.

— Крепкие стены у сарая?

— Так точно, березовые.

— Крыша?

— Соломенная.

— Ворота?

— Дубовые.

— Где этот сарай?

— А вот на околице, где ферма.

— Гут. Помогай собирать людей, и чтобы все были здесь. А то, о чем ты подумал, выбрось из головы. В наказание за сокрытие евреев люди посидят сутки без воды и еды. Потом выпустишь их. Ключи же у тебя?

— Так точно! — Староста облегченно выдохнул.

Он поверил гауптштурмфюреру СС.

Бонке прошел к дому Тимофеева. Двор оказался довольно большим, ухоженным. Не сказать, что здесь проживает одинокий пожилой человек.

Через сени гауптштурмфюрер зашел в большую комнату, половину которой занимала русская печь. Хозяин дома лежал на полу, лицо в крови.

Евреи сбились в угол, сидели на корточках, обняв друг друга. В их глазах застыл животный ужас.

Гауптштурмфюрер указал на Тимофеева и спросил:

— Что с ним?

Калач потер кулак.

— За кочергу схватился, когда зашли. Пришлось бить.

— Подними его.

Калач без особых усилий поставил на ноги бывшего управляющего отделением колхоза.

— Кузьма Тимофеев? — спросил Бонке.

— Он самый. Чего явились? Хотя и так ясно. За ними. — Тимофеев кивнул на евреев.

— Изволь, Кузьма, отвечать на мои вопросы. Где твои сыновья?

Тимофеев попытался усмехнуться, но боль скривила его лицо.

— Где, спрашиваешь? Один в Красной армии служит, политрук стрелковой роты, бьет фашистскую нечисть у города Ленина, другой в партизанах. Тоже воюет с вами.

— Ты этим гордишься?

— Да, я горжусь своими сыновьями, правильно их воспитал. — Он кивнул на Калача и полицаев. — Не так, как этих уродов. Их матерям аборты надо было делать, а не рожать извергов.

Калач дернулся, хотел было ударить пожилого мужчину, но гауптштурмфюрер остановил его:

— Не трогать, Калач!

— Калач? — спросил Тимофеев. — Так вот ты какой, кровопийца. Жаль, не могу удавить тебя собственными руками.

Начальник полиции вновь дернулся и опять был остановлен офицером СС.

— Я сказал не трогать. Стоять, где стоишь, Калач!

— Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер!

Командир роты повернулся к полицаям и приказал:

— Уведите его на площадку в центр деревни. Дождетесь коллег из райцентра — передадите.

— Да, герр гауптштурмфюрер.

Тимофеева увели.

Бонке подошел к семье евреев.

— Годман Иосиф Абрамович?

— Да, господин офицер.

Бонке перевел взгляд на женщину:

— А это, если не ошибаюсь, ваша супруга?

— Да, Сара Абрамовна.

Гауптштурмфюрер скривился. Он терпеть не мог евреев. Впрочем, в СС служили именно такие персонажи, переполненные ненавистью ко всему неарийскому, особенно к евреям и цыганам.

— Рядом дети, так?

— Так, господин офицер, сын Илья, дочери Соня и Лея.

Калач указал на девушку постарше.

— И сколько лет твоей Соне?

— Десять, сыну четырнадцать, Лее шесть.

— А смотрится так, как будто ей все шестнадцать, оформилась уже. Симпатичная. — Калач вытер слюни.

— У меня к вам один вопрос, Годман, — заявил Бонке.