– Прости за это, – говорю я Джесси.

– Ничего страшного, – отвечает она. – У тебя чудесная сестра. Сколько ей?

Я сглатываю.

– Тридцать один.

Джесси кривит лицо – ей это не по душе, но работать она с этим сможет.

Слышу, как за моей спиной приближаются Келли и Лайла, но не оборачиваюсь. Сижу и наблюдаю, как на лице Джесси расцветает восторг, когда она понимает, что моя чудесная сестра – не просто трудолюбивая мать-одиночка, она трудолюбивая мать-одиночка темнокожей девочки. Она нонсенс. Нетрадиционная новинка. И она в деле.

– Это Лайла, – представляет Келли. – Она безумно рада с тобой познакомиться. Она твоя большая фанатка.

– Я каждый вечер смотрю ваше шоу, – говорит Лайла, взяв Джесси за руку крепкой хваткой, которой я ее обучила.

– Правда? – восклицает Джесси писклявым голосом, какого я прежде не слышала. Затем устраивает представление, хватаясь за свою руку, когда Лайла ее отпускает – будто племянница сжала ее до поломки костей. – Твоя мама разрешает тебе так засиживаться допоздна?

– Я сова, – буднично произносит Лайла, и Джесси смеется – а как иначе?

Келли медленно озаряется, как один из тех симуляторов солнечного света, что предназначены осторожно пробудить тебя утром. Она вскидывает руки, словно ей приходится с этим мириться. Все для дочери.

– Лайле двенадцать, но такое ощущение, будто все двадцать. Ты знаешь, что она открыла интернет-магазин по продаже товаров, изготовленных имазигенскими женщинами и детьми? Она отказывается получать долю, но нашла способ зарабатывать с помощью спонсорских постов.

– Начинающая Охотница за целью! – восклицает Джесси.

Я даже теряю дар речи.

Келли кладет руку на кудри дочери, на случай если Джесси не заметила, насколько они красивы. Как будто риелтор, показывающий эксклюзивный новый объект, – думаете, что кухня – нечто, но подождите, пока не увидите хозяйскую ванную.

– Она у меня особенная.

– И с таким хорошим вкусом. Посмотри на себя и эту сумочку Mansur Gavriel. – В голосе Джесси появляется тягучее французское произношение.

– Ее купила Бретт, – говорит Лайла. С этой потертой сумочкой, болтающейся у ее узких бедер, она выглядит как маленькая модель.

Так и есть, ее купила я. Но Келли пыталась заставить Лайлу вернуть сумочку. Это противостояние длилось практически неделю, мы с Лайлой почти не разговаривали с Келли, пока она наконец не ощетинилась, когда я однажды спросила, почему на ней лишь одна серьга. «Потому что меня чертовски достало, что вы двое сговорились. Можете оставить эту чертову хреново сделанную сумку за хреновы пять сотен долларов. Да она вся в гребаных царапинах!»

Она и должна быть в царапинах, выглядеть поношенной, но в тот момент я решила об этом умолчать. Единственный способ утихомирить Келли – позволить ей выговориться.

– Сумка будет круто смотреться по телевизору, – продолжает Джесси.

Моя племянница и сестра теряют дар речи, прокручивая в голове сказанное Джесси, чтобы убедиться, что все верно поняли.

– Подождите? – улыбается Лайла. У нее щербинка между зубами, как у Лорен Хаттон, и она придает ее ангельскому личику оригинальности. – Вы предлагаете мне сняться в шоу?

– А ты бы этого хотела? – спрашивает Джесси.

Лайла несколько секунд потрясенно смотрит на нее. Затем так громко взвизгивает, что где-то на улице лает собака. Она прикрывает рот, а улыбка превращает ее глаза в щелочки.

Келли, хихикая, успокаивает ее.

– Серьезно, вот просто так?

– Возьмешь Лайлу и Келли? – спрашиваю я в оцепенении и шоке.

– Лайла, наверное, станет актером для эпизодов – нужно учитывать закон о детском труде. И конечно же, ей понадобится разрешение не только от тебя, Келли, но и от ее отца. Это станет проблемой?

– Мой отец нигериец, он живет в Марокко, – говорит Лайла, бросив на мать обвиняющий взгляд.

Джесси мрачнеет.

– Значит, это станет проблемой?

Келли утешительно поглаживает Лайлу по спине.

– К сожалению, это все, что мы о нем знаем. Я так и не узнала его полное имя, а что беременна, поняла только в Штатах, и возможности с ним связаться уже не было.

– Ну, – говорит Джесси Лайле, – мне очень жаль. Но это определенно все упрощает.

– Разве не стоит сначала обсудить это с Лизой? – безнадежно встреваю я. Это последняя попытка остановить поезд до того, как он покинет станцию.

Джесси отмахивается от Лизиного авторитета.

– Шоу стало слишком скучным. Устарели «Охотницы за целью». Мы – стая рыб, а не косяк. – Она зажимает сложенные руки между коленей и обращается к Лайле так, будто ей пять, а не двенадцать. – Ты знаешь разницу между стаей рыб и косяком?

– Эм… – Лайла задумывается, – косяк рыб плывет в одном направлении?

Откуда, черт побери, она это знает? Даже я не знала, во всяком случае, не смогла бы ответить так лаконично.

– Верно! – очарованно смеется Джесси. – Косяк рыб плывет в одном направлении, а стая – это группа рыб, которые держатся вместе по особым причинам. И хотя в социальном плане группа должна иметь значение, для крутого шоу этого недостаточно, если все плывут в одном направлении. Итак, – она кладет руки на бедра, как при старте на забеге, – давай хотя бы посетим съемки. Запишем вас обеих. Предоставим на рассмотрение телеканалу, познакомим тебя с Лизой, она – наш исполнительный продюсер, если ты не знала…

Кажется, что диафрагма камеры сужается, медленно выделяя ужас на моем лице. Я всегда боялась, что Келли слишком умна и слишком амбициозна, чтобы быть на вторых ролях. Это был всего лишь вопрос времени, когда ей станет скучно, когда Лайлы окажется недостаточно, когда она сделает все возможное, чтобы выйти на первый план. И вот оно. Она возвращается. И все закончится плохо.

Победивший в битве генерал производит много вычислений. Мои же сводятся к двум, стоящим по соседству в радиально распиленном шкафу на заказ из белого дуба: ботинкам от Saint Laurent или кроссовкам на платформе, которые сейчас носят все. Я не фанатка спреццатуры[3], которая охватила многих женщин Нью-Йорка. Когда я переехала сюда одиннадцать лет назад, женщины разгуливали в метро в балетках Repetto, а рабочие туфли на каблуках цепляли на персонализированные сумки Goyard.

Кроссовки подходили для аэробики, но никак не для коктейльных платьев и одежды от Chanel, Нью-Йоркской недели моды и мартини в Bemelman’s. Иногда в Madison – даже в восьмидесятых – я чувствую себя последней из своего рода. Больше никто не заморачивается с одеждой.