Адъютант недоверчиво взглянул на то самое, «клятвенное», перо на шляпе гасконца, которую д'Артаньян держал в руке. Этим полуоблезлым, изломанным пером гасконец мог клясться, ничем при этом не рискуя. Кроме самого пера.

— Кстати, выступать следует немедленно, — пророкотал гвардейский капитан таким зычным басом, словно отправлял свои полки на шестой штурм Дюнкерка. Пять предыдущих, как известно, оказались безуспешными.

— Лишь только разыщу своего спутника, господин капитан. А я найду его, и, клянусь пером гасконца…

Виконта де Мореля д'Артаньян разыскал на окраине местечка. Юный мушкетер отрешенно восседал на вершине небольшого холма, вокруг которого уже чадно дымились костры да стояли повозки с убитыми, коих готовили к погребению.

В полумиле от этого холма французские пехотинцы вместе с наемниками рыли окопы, насыпали валы, создавали некое подобие редутов, на которых могли бы располагаться батареи. Однако де Мореля все это уже вроде бы не касалось. Он напоминал отлученного от армии полководца, который, начисто проиграв битву, был обречен теперь на то, чтобы, сидя на вершине холма, завистливо наблюдать, как его истрепанные полки готовит к бою другой, более талантливый, а главное, удачливый командующий.

— Примите мои сочувствия, виконт, — поднялся к нему на вершину д'Артаньян, оставив коня у подножия холма. — Проиграть такую битву… Но что поделаешь: судьба иногда немилостива даже к Ганнибалам.

— Это опять вы, д'Артаньян, — угрюмо констатировал виконт, подпирая подбородок запыленными кулаками. — Оказывается, это все еще вы…

— Я понимаю, согласно вашим личным представлениям о войне, меня уже давным-давно не должно было существовать.

— Согласно моим — не должно, — согласился де Морель.

— Пока вы утешаете себя тем, что это не последнее сражение, которое вам придется проиграть, дослуживаясь до полевого маршала [8], я утешу вас еще одной пренеприятнейшей вестью: вам суждено сопровождать стоящего перед вами лейтенанта мушкетеров до самого Парижа.

Истекло не менее минуты, прежде чем до виконта, наконец, дошел смысл того, что сказал д'Артаньян. Но и после этого де Морель всего лишь недоверчиво покосился на него, не решаясь как бы то ни было реагировать на это более чем странное сообщение.

«Сопровождать до Парижа! Разве что сбежав с фронта! Впрочем, от д'Артаньяна можно ожидать чего угодно… Кроме одного: он не способен сбежать с фронта», — заставил себя быть более справедливым в отношении земляка-гасконца де Морель.

— Вы так задумались, наш юный виконт, — уже более жестко проговорил д'Артаньян, — что позволили себе не расслышать приказа.

— Да? Это следует считать приказом? — медленно, неуверенно поднимался на ноги де Морель. — Отправляться в Париж? Но здесь невозможно получить такой приказ, уважаемый граф. Здесь, в проклятой Фландрии, или как там называется эта земля, такой приказ не способен отдать нам даже Господь Бог.

— Вы правы: никто, кроме главнокомандующего, принца де Конде. Он как раз может позволить себе такое, уж поверьте старому служаке-гасконцу. Даю вам полчаса на то, чтобы разыскать своего коня и прибыть к таверне.

Огонь действовал на Мазарини вдохновляюще. Он пробуждал в нем твердость и непоколебимость римского легионера, спокойно воспринимающего мысль о смерти, но не допускающего мысли о поражении. Да, огонь возрождал в нем дух предков-римлян.

Завороженный пламенем, он не заметил, как в кабинете появился секретарь Франсуа Жермен — монашеского вида пятидесятилетний человек с лицом философствующего аскета. Франсуа вошел из боковой двери, за которой была его конторка, и, сделав несколько неслышных шагов, дабы не отвлекать кардинала от самолицезрения на фоне «ритуального костра», взглянул на лежащие на столе свитки и пакеты — почту первого министра.

Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться: Мазарини еще и не приступал к знакомству с ней. Поняв это, секретарь молча уставился в спину первого министра, решая для себя, каким образом вернуть размечтавшегося кардинала к бренности его государственных дел.

— Я просил вас пригласить графа де Брежи [9], — не оборачиваясь, сухо произнес кардинал, уловив его присутствие.

«Конечно, кардиналу куда проще напоминать о моих обязанностях, чем приниматься за выполнение своих», — вздохнул Жермен.

— Он прибыл, ваша светлость, и около часа ожидает в официальной приемной.

— Вот как? Тогда пригласите его, Франсуа, пригласите. Это же граф де Брежи. Он не должен слишком долго ждать вашего соизволения.

— Уже приглашаю.

— Что еще? — поинтересовался первый министр, обнаружив, что секретарь все же не торопится выполнять его распоряжение.

— Вашей аудиенции добиваются также графиня де Корти и барон…

— Графиня и барон подождут, — прервал его кардинал.

— Помнится, вы обещали графине, что…

— Мало того, — еще резче отреагировал первый министр, — подготовьте их к мысли, что ждать придется не менее двух часов. Извинившись при этом и сославшись на государственные дела. Неотложные государственные дела, Франсуа, — поучительно добавил Мазарини, все еще стоя спиной к секретарю.

— Им так и будет сказано, ваша светлость, — застыл в поклоне секретарь. — Постараюсь подготовить их к самому безнадежному исходу.

— Понимаю: ничто не доставит вам, Франсуа, столько удовольствия, как неудачный визит ко мне графини де Корти и ее дядюшки-барона.

«Как и вам — сведение усилий графини к полному фиаско», — мысленно ответил секретарь, однако высказывать это вслух не решился.

— Что еще, радетель вы наш государственный? — язвительно поинтересовался кардинал.

— Должен доложить, только что прибыл гонец из ставки принца де Конде. Он сообщает, что у стен Дюнкерка…

— Военные донесения, какими бы они ни были, я предпочитаю выслушивать из уст самих гонцов, — вновь резко перебил его кардинал, повернувшись, наконец, лицом к секретарю. — Тем более что мне прекрасно известно, что происходит сейчас у стен этого злосчастного Дюнкерка. Где гонец? Граф де Брежи пусть тоже какое-то время подождет.