нас зовут. Им бы в лесу жить, – говаривала моя матушка, но не могли они – уж сильно держал их День Обретения, праздник наш священный. Думали они, что если уйдут в лес жить, то предадут и город, и мэра, и День Обретения. Вот как-то раз летним вечером я сидела на крыльце, и как сейчас помню, – пуговицу пыталась пришить к маминой рубашке. Мама тогда хозяйству меня учила. А мне-то все в радость было, ну как игра какая, что ли. Сижу я себе, тыкаю иголкой в рубаху и слышу: шаги такие шаркающие раздаются, и будто волокут что-то тяжелое прямо к дому нашему. Ну, думаю, отрываться от работы не стану, это, наверное, Хансы дичь крупную поймали и волокут ее по земле. Но все же подняла я взгляд, любопытно мне стало, что за дичь-то такая крупная! Глянула на дорогу и ахнула. Глазам не верю. Смотрю, медленно тащится Ханс-отец и волочит за собой деда, а тот хрипит так, стонет, нечеловеческие звуки издает. А мальчонка сзади полуживой плетется и то и дело падает. Бац, и распластался прямо среди дороги, бац – встал и снова пошел. Испугалась я страшно. Внутрь дома побежала, шитье бросила. Бегу и кричу: – Матушка, матушка, Хансы мертвецами стали, убил их кто-то.

Матушка выскочила, как ошпаренная во двор, перепугалась: никогда не слышала она, чтобы я так кричала. Я вообще тихоней слыла. Выбежала она в сад да как завопит от ужаса, а я на пороге стою – рот открыла. Она меня в дом обратно запихивает, дверь закрывает. Я сразу побежала в чулан, спряталась там и так допоздна и просидела. А по дому тем временем все бегали, шумели, кричали, взад-вперед ходили. Несколько часов прошло, и тихо стало. Я тогда вышла из своего укрытия и прошла в столовую. Мои семейные сидели за столом, и лица у них такие были бледные, измученные, перепуганные. Помню еще, они так много свечей зажгли, как никогда, и так светло, светло в комнате было. Мать даже что-то съестное на стол поставила, но никто и не притронулся к еде. Завидев меня, она так и всплеснула руками:

– Доченька, совсем про тебя забыла!

Я тогда спросила еще:

– Матушка, а что же стало с соседями нашими?

Мать вздрогнула, задрожала, а отец тогда грубым голосом ответил мне:

– У деда ихнего приступ случился. Вот они и оторопели.

Я, конечно, не поверила ему и решила дознаться до правды. Утром с первыми лучами солнца вышла на крыльцо и стала мальчонку поджидать, он обычно рано вставал, чтобы поозорничать. Но не вышел он. Ни отец его, ни дед не появлялись на дворе. Только мать его под вечер показалась – бледная, худая, измученная, будто на десять лет постарела. Зашла к нам, к маме в комнату, и слышала я, что рыдания оттуда доносились. На следующий день уже весь город знал, что дед той ночью от удара скончался, а отец болеет глубоко, встать с кровати не может. Ну а мальчонка все не выходил и не выходил, и на похоронах деда его не было. И вот однажды ночью слышу я, как камешки мне кто-то в окно кидает, выглядываю, смотрю – он стоит, мальчонка-то, бледный, худой, весь дрожит, но в глазах будто прежний задор появился, и он мне шепчет:

– Вылезай! Я тебе такое расскажу!

Я не будь дурой ловко спустилась по дереву на землю, и мы с ним в огороды пошли. Идем мы, и чувствую я, что изменился он как-то, словно ему не десять лет, а все пятьдесят! Дошли мы до места уединенного, он сел и сразу начал:

– Мне никому рассказывать нельзя. Но тебе скажу! Не могу я молчать, – и тут слезы у него на глазах выступили. Ну дела – думаю! Сейчас еще и заревет!

Но он сдержался и продолжил:

– Мы в тот день с отцом и дедом в лес отправились. Шли себе спокойно, ягоды собирали. На полянке, где валуны большие раскиданы, остановились передохнуть, и слышим, в кустах зашипело что-то. Мы испугались, дед сразу ружье навел в ту сторону. Вдруг из-за, деревьев, что сзади нас, точно такое же шипение раздается, и так – по кругу. Шипение, такое жуткое, не прекращалось. Все нарастало и нарастало! Смотрю, дед ослабел в один миг и ружье выпустил, а отец застыл, как изваяние. Я, на них глядя, тоже стою, как столб. И тут они стали появляться!

Шесть или семь, я не успел сосчитать, маленьких уродцев, окружая нас, подходили все ближе и ближе. Вдруг от одного щупальце тонкое отделилось, и вцепилось деду прямо в грудь. Он застонал, закряхтел. Потом смотрю, они все ко мне начали подбираться. Я со страху сознание потерял. Очнулся – ни чудовищ, ни шипения, отец, согнувшись в три погибели рыдает, а дед лежит и кряхтит. Я встать хочу, но никак: встаю и падаю тут же. Вот так мы и дошли до дома. Отец ни слова не сказал, как пришел – так в кровать лег сразу и в потолок начал смотреть, не отрываясь. Меня же матушка из дома не выпускала – боялась. Вот я и сбежал, чтоб тебе рассказать.

И он разревелся, как девица. Я его утешать принялась, а саму дрожь бьет, думаю, сейчас, как из грядок с капустой вылезет монстр и сцапает меня. Вот и история вся! – Эльза замолчала. От избытка эмоций она вся раскраснелась и покрылась испариной.

– Хе, – усмехнулся Хэттер. – Ну что скисла-то?

– Да что-то неприятно мне стало! Грустно, люди-то хорошие они были, – вздохнула она.

– А что с ними потом случилось? – поинтересовалась Мелисса, которой стало не по себе от услышанного. Темнота полностью окутала лес, а поднявшейся ветер громко шумел в листве, и ей слышались какие-то сторонние звуки. Лошади начали тихонько стучать копытами.

– Отец умер через месяц, а мальчонка через год пропал куда-то. Найти его никто не мог. Мать от горя слегла. Вот такая история.

– Да, – протянула Мелисса и поежилась. Наступило молчание, и атмосфера накалилась. Казалось, все усиленно думали: что же с этой семьей произошло на самом деле?

Мелисса огляделась по сторонам: они-то сейчас на похожей полянке сейчас. Нет, не мучь себя глупыми страхами! То был единичный случай! Ни с кем же больше подобного не происходило! Но как ни уговаривала она себя, в воздухе продолжала разливаться тревога. Девочка почувствовала, что все вокруг изменилось буквально за пару минут, – пространство свободной, тихой ночи начало заполняться чем-то чуждым, враждебным и пугающим. Мелисса глянула на Хэттера,