Если бы только это удовольствие могло длиться вечно…

«Домой, домой, домой», – твердил про себя Мэддокс, стараясь отвлечься от боли. Стараясь заглушить желание чинить насилие, которое стремительно нарастало. Женщина, Эшлин, висела у него на плече, напоминая, что он может в любой момент сломаться и начать крушить все вокруг. Особенно ее саму.

«Ты хотел утонуть в женщине, – дразнил его злой дух. – Тебе представилась такая возможность: утони в ее крови».

Мэддокс стиснул кулаки. Ему надо было подумать, но он не мог сделать это из-за разливающейся по телу боли. Эшлин упомянула о какой-то способности, попросила его о помощи. Почти все, что она говорила, растворилось в реве, раздававшемся в его голове. Единственное, что Мэддокс знал наверняка, – нужно было оставить ее в лесу, как он и собирался. Но, услышав ее крик, полные муки стоны, он вспомнил, как часто сам готов был точно так же застонать. Что-то глубоко внутри его отозвалось на мольбу девушки, и он захотел помочь ей, еще один раз прикоснуться к ее мягкой коже. И, как невероятно это ни было, порыв оказался во много раз сильнее, чем те, что внушал ему Насилие. И поэтому мужчина вернулся за ней, хотя знал, что с ним она подвергается большей опасности, чем оставшись одна в лесу. Мэддокс понимал, что, скорее всего, ее подослали охотники, чтобы она помогла им проникнуть в крепость, но это почему-то не помешало ему помочь девушке. «Дурак», – мысленно выругался мужчина. От Эшлин пахло женщиной, и этот запах щекотал ему ноздри, а мягкие изгибы ее тела пробуждали в нем инстинкты исследователя. «Зачем исследовать? Гораздо приятнее искромсать на кусочки», – подстрекал демон.

«Понятно, почему охотники послали именно ее – она необыкновенно красива, – думал Мэддокс. – У кого поднимется рука уничтожить столь очаровательное женственное создание? У кого хватит силы воли оттолкнуть столь откровенную чувственность? По всей видимости, не у меня», – решил он.

«Дурак, – вновь мысленно обругал себя он. – Охотники! Они точно в Будапеште, ведь я своими глазами видел татуировки – мрачное напоминание о тех далеких темных днях в Греции». Очевидно, они вновь вышли на тропу войны: у каждого из четверки, следовавшей за Эшлин, было при себе по пистолету с глушителем. Кроме того, для смертных они дрались слишком умело, если не сказать профессионально. Мэддокс вышел победителем из кровавой схватки, но был ранен – ему порезали ногу и сломали ребро. Похоже, время только отточило их навыки.

«Интересно, как отреагирует Эшлин, когда узнает, что они мертвы? – подумал он. – Будет ли она плакать? Кричать? Жаловаться? Попытается ли, охваченная горем, напасть на меня? Есть ли еще другие охотники в городе?»

Последний вопрос был жизненно важен, но в тот момент Мэддокс был не способен думать об этом. Крепко сжимая Эшлин, он ощутил, как у него в душе разливается счастье, жизнь вдруг перестала казаться сущим адом. Внутри его плескалось светлое и радостное нечто, чему он не мог подобрать верное название. «Желание?» – спросил себя он. Но затем категорически отмел эту возможность, поскольку она не объясняла охватившие его чувства. «Может, это одержимость?» – подумал он.

Чем бы это чувство ни было, Мэддоксу оно не нравилось. В его жизни уже была сила, в тисках которой он извивался как покорная марионетка, и ему не нужна была еще одна.

«Но эта девушка такая… милая, – думал мужчина. – Такая милая, что на нее почти больно смотреть». Ее кожа, нежная и мягкая, напоминала палочку корицы, которую обмакнули в мед, а затем – во вкуснейший крем. От ее глаз того же медового оттенка было невозможно оторвать взор, и при одном воспоминании о них у Мэддокса начинало ныть в груди. Он никогда не встречал смертной женщины, которая выглядела бы несчастнее и роднее.

Там, под деревом, когда пряди длинных шелковистых волос тоже цвета меда, но с налетом меди и кварца, хлестали ее нежное личико, мужчина чувствовал боль. И желание, желание трогать, пробовать на вкус. Заглотить. Испить до дна. И ни намека на желание сделать больно. Его это поразило еще тогда, и сейчас он продолжал недоумевать.

«Эшлин…» Ее имя эхом звучало у него в голове, столь же красивое, как и она сама. Неся ее в крепость, Мэддокс нарушал правила, подвергал опасности тайны воинов, которые они так отчаянно хранили. По идее, он должен был испытывать стыд, а она – рыдать от ужаса. Но, видимо, слово «должен» мало что значило для них обоих.

«Почему она не рыдает? – спрашивал себя Мэддокс. – И что еще более важно, почему она плакала до этого, когда я попытался уйти от нее?» Когда он напал на нее, забрызганный кровью ее дружков, ее лицо озарила нежная улыбка, пухлые губки раздвинулись, обнажив ровные белые зубы. Вспомнив эту улыбку, Мэддокс ощутил возбуждение, которое, однако, не вытеснило владевшее им недоумение. Он не мог припомнить случая, чтобы подосланная охотниками наживка столь явно демонстрировала удовольствие. Взять хотя бы Хэди, знакомство с которой стоило жизни Бадену, носителю демона Неверия.

Хэди блестяще разыграла роль несчастной, напуганной девушки. Баден поверил ей, пожалуй, впервые с тех пор, как внутри его заточили демона. А может, и не поверил. Может, он сам хотел умереть. Если так, то его желание сбылось. Открыв Хэди душу, он получил лезвием по горлу – в обмен на любовь девушка впустила в дом вооруженных охотников. Удар кинжалом сам по себе, скорее всего, не убил бы Бадена, но охотники не ограничились этим и отрезали ему голову. Баден был обречен. Даже бессмертный не может оправиться от такой раны.

Он был хорошим человеком, отличным воином и не заслужил такого кровавого конца. Чего не скажешь о Мэддоксе… «Мое убийство было бы оправданно», – часто думал он.

Наживка, что была до Хэди, соблазнила Париса. Не то чтобы это было так уж трудно… Когда они занимались любовью, охотники ворвались в спальню и кинжалом ударили воина в спину, чтобы ослабить его и беспрепятственно перейти к голове. Парис, однако, черпал силу в сексе. Даже раненый, он сумел отбиться и прикончил всех врагов.

Мэддокс не мог себе представить, как женщина, которую он нес, вероломно и трусливо нападает на него сзади. Она смотрела ему прямо в лицо и не отпрянула, даже когда демон внутри его стал рваться наружу. Возможно, Эшлин и невинна. Он не нашел ни камер, ни динамита близ деревьев, под которыми она укрывалась.

– А возможно, ты гораздо больший дурак, чем подозреваешь, – озвучил он свои мысли вслух.

– Что? – переспросила девушка.

Мэддокс ничего не ответил, зная, что так безопаснее. Ее голос, мягкий и мелодичный, дразнил духа своей нежностью. Пусть уж лучше молчит.

Наконец глаза различили темные шершавые камни, из которых была сложена крепость. «Как же долго я добирался назад!» – подумал Мэддокс. Нестерпимая боль схватками пронзала живот, почти повергая его на землю. Насилие змеился у него в венах, будоражил кровь.

«Убивай! Рви! Круши!» – требовал он.

– Нет, – ответил воин.

«Убивай! Рви! Круши!» – не успокаивался демон.