столовки как раз хотел ему принести, да забыл… Ну, не важно. Так вот. Вылезает кот, орет жалобно, на меня смотрит, не отрываясь. Потом, раз — снова под шкаф, и оттуда орет. Я наклонился и посмотрел туда — в темноту. Смотрю, значит, белеет что-то, будто плакат какой. Я лег на пол, залез под шкаф и тихонько вытащил этот лист — оказалось, что это копирка.

— Ну, ты и молодец: хоть по всему объекту искать не пришлось. Коту спасибо надо сказать. Ладно, давай снова иди в столовку и принеси ему что-нибудь в награду. Да побыстрее, а то у нас сегодня еще конь не валялся.

— Понял вас, — сказал Королев и снова пошел до столовой, надеясь, в этот раз не забыть про голодного кота.

Глава 8

Королев с головой ушел в работу. Увеличение чертежа и его последующее копирование доставило ему много хлопот. Работа заняла почти неделю. Пришлось повозиться с черчением мелких деталей, а Королев еще в школе не отличался аккуратностью, так что, нужно было кое-что переделывать.

Наконец, шаблон был готов, и этот единственный образец послужит мерилом для всех последующих изделий, которые никак не должны отличаться от предыдущих. Петровичу снились толстые и тонкие линии, процарапанные на металле, который, кстати, тогда, неделю назад, так и не доставили. Уже в конце недели Кульков с кем-то ругался по внутреннему телефону, объясняя, что у них не сто рук, и что никто не потащится в такую даль. Он в гневе бросил трубку на рычаг и закурил пятую по счету сигарету. Петровичу не понравился взгляд Кулькова, но он не торопился спрашивать, в чем дело.

Через несколько минут после неприятного разговора, Кульков сам подал голос:

— Короче, Гриш, надо будет тебе ехать на тот остров, где гора, и самому доставлять сюда материал. Могли бы, конечно, и вдвоем поехать, но мне приказано не оставлять слесарку без присмотра — вдруг что случится, а здесь никого нет.

— Я так понимаю, что займемся мы этим завтра? — с надеждой в голосе спросил Королев.

— Правильно, Гриш, понимаешь — завтра. А теперь, иди — отдыхай. Вон и кот, видишь, довольный, лёг на свое любимое место.

Королев посмотрел на старый письменный стол, за которым никто из них ни разу не сидел, да и не собирался. Заваленный кучей разных бумаг, с зеленой лампой в правом углу столешницы, за ненадобностью, придвинутой к самой стене, стол был покинут лет десять назад. С него ни разу не вытирали пыль, не смахивали с ножек паутину, клоками повисшую, словно куски старой серой тряпки. Вообще, весь тот угол был каким-то заброшенным, и никто не стремился вдохнуть туда хоть сколько-нибудь жизни. Вот в этом «мертвом» уголке кот и нашел свое лежбище: никто не гнал его с вороха бумаг, а ему и то радость — пошелестеть когтями по скрученным ватманским листам, покрытым желтой сантиметровой пылью.

Петрович пошел отдыхать, а Кульков остался в мастерской по какой-то своей надобности.

Придя в комнату отдыха, Королеву бросилось в глаза, что никто не лежал на своих кроватях — все были, что называется, на ногах — шел оживленный спор сразу между всеми, кто сейчас был здесь. Такого Королев еще не видел — сотня человек, спорящих о том, что столовую закрывают, и что теперь есть они будут здесь, в этой самой комнате.

— Тогда все тараканы к нам сбегутся, — говорил один.

— Не бойся — их давно здесь нет: радиация давно всех убила.

— А, может, совсем наоборот — вскормила? — отозвался третий спорщик. — Слыхали, на днях кто-то заявил, что все они живут в метро, и так же, как в крупных городах, достигают довольно внушительных размеров и изобилуют многообразием форм.

— Да ладно вам придумывать, Степан Викентьевич. Вы еще скажите, что обыкновенный таракан вдруг превратился в необыкновенного, скажем, гигантского краба…

— А что вы думаете — и скажу: да, таракан мог стать крабом, если дать ему жить рядом с морской водой, ежедневно облучая его малыми дозами радиации. Учитывая специфику работы наших лабораторий, не удивлюсь, что в метро уже выросло такое чудо-юдо, что, раз взглянув на него, вмиг забудешь и свое имя, и собственный идентификационный номер.

— Вы, разве, его еще помните, уважаемый Степан Викентьевич?

— Я всё помню! — воззрился тот разгневанными очами на своего визави. — Я всегда должен помнить свой номер. На всякий случай. Тем более… Тем более, в этом страшном месте.

— Почему же страшном, позвольте вас спросить? Вот мне, например, чрезвычайно комфортно работать под искусственным освещением семнадцать часов в сутки — я чувствую себя нужным коллективу, и, следовательно, не зря живу на свете.

— Вы сейчас смеётесь что ли? — чуть не плача отозвался Степан Викентьевич. — Какая может быть радость, когда сидишь на вулкане, да еще знаешь, что кроме участи смертника, нам здесь ничего не светит? — он дрожал от гнева, и готов был кинуться с кулаками на собеседника, но понимал, что двухметровый бородатый детина, профессор по микробиологии, Курт Люттэ, при желании, сомнет Викентьича в комок, и выкинет в окошко, нарисованное на стене комнаты.

— Этот спор мне положительно надоел, Степан. Давай-ка, лучше, в шахматишки перекинемся, а то опять не уснешь от нервов, — басом прогремел гигант на всю комнату.

Его товарищ странно дернулся при последних словах и пошел к своей тумбочке за шахматной доской.

Между тем спор в комнате не утихал: всем хотелось знать, что же будет со столовой, и кто, собственно, будет им приносить еду в таких количествах. По сути, предполагалось, что завтраком, обедом и ужином будут кормиться одновременно триста человек, а это не совсем легкая задача — три раза в день таскать еду в другой конец коридора, то есть, примерно, полкилометра.

— А почему столовку закрывают? — спросил Петрович у Люттэ.

Бородач к нему обернулся и сказал:

— Никто не закрывает нашу столовку — просто они временно отдают помещение под фармацевтическую минифабрику, потому что все тесты прошли успешное испытание, и теперь надо, в срочном порядке, приступать к изготовлению вакцины, а кабинетов не хватает.

— А где они будут еду готовить? — спросил кто-то из толпы.

— Не наши проблемы, — громко ответил бородач, — этим занимается администрация, поэтому не надо паники!

Тут его прервал Степан Викентьич, грозно сверкая очками и потрясая шахматной доской:

— Уважаемые коллеги, давайте уже расходиться по своим делам.

Петрович понял, что сказанное относилось больше к нему, чем к Люттэ. Он извинился и отошел в сторону. Чудесным образом все спорщики, следуя примеру «шахматистов», как по команде, стали