Дверь распахнулась. Это была никакая неаудитория, а маленькая комнатка с узким окошком, двумя столами и втиснутым вугол сейфом. Здесь было так тесно, что край письменного стола упирался сидящемув живот, а посетителям приходилось, скособочившись, усаживаться в угол, поднизко свесившимися плетями буйно разросшейся традесканции.

И Ольга вспомнила эту комнату, вспомнила, какона была здесь всего пару месяцев назад, в начале декабря прошлого года, каксидела вот в этом углу, периодически смахивая эту чертову традесканцию с лица,и думала, что это сродни китайской пытке, при которой человеку на голову капаетвода, пока он не сойдет с ума. Наверняка вызванных на допрос сажают под этотназойливый цветок затем, чтобы они теряли душевное равновесие и никак не моглисосредоточиться, отвечая на вопросы следователя, несли бы всякую чушь, путалисьбы в ответах на простейшие вопросы.

Вот и Ольга путалась.

Поезд в Северо-Луцк приходил в полдень, иВалентина, которая всегда просыпалась ни свет ни заря, измаялась до полногоизнеможения. Было ужасно жаль этого впустую уходящего времени. Попутчикиотсыпались чуть не до десяти, в купе царила темнота из-за опущенной шторы.Валентина – женщина деликатная, ей было неловко скрипеть шторой, шуметь, возиться,даже чай пить, хотя чаю очень хотелось. Она лежала, пытаясь снова уснуть, нобыла слишком взбудоражена мыслями и надеждами. Если ночью глаз не могласомкнуть, то разве забудешься утром, когда вся напряжена в ожидании приезда?

Она встала, неслышно оделась, сходила умыться,торопя время, но оно еле ползло. Валентина решила не возвращаться в купе, покане поднимутся попутчики, и встала у окошка в коридоре, снова и сновапрокручивая в голове план действий и мысленно проверяя, все ли документызахватила. Паспорт – в паспорте штамп о бракосочетании с Абдрашитовым АлимомМинибаевичем – и свидетельство о браке, и свидетельства о рождении АлександраАлимовича и Никиты Алимовича Абдрашитовых, своих ребятишек, Валентина тожеприхватила. Неведомо, понадобятся ли их метрики, главное – свидетельство обраке! Какое все-таки счастье, что она оказалась такой терпеливой, что неподдалась в свое время обиде на неверного мужа, который сгинул невесть куда,так что ни слуху от него не было, ни духу, ни алиментов на двоих ребятишек.Томка Крутикова говорила: «Разведись, найди себе путевого мужика, ну ведь жизньпопусту проходит, уж сколько лет одна да одна!»

Уж кто бы говорил, только не Томка Крутикова,чей муж Василий сам ушел из дому! Правда, Васька семью не совсем бросил: регулярноприсылал денежки и очень редко – скупые, из трех строк, письма, судя по штампамна конвертах, из Северо-Луцка. В адресе отправителя всегда было написано:«Главпочтамт, до востребования», так что, где он конкретно жил, чем занимался,все было покрыто мраком неизвестности. Томка сначала жутко бесилась, всепорывалась съездить в Северо-Луцк и там чуть ли не с милицией разыскать своегоблаговерного. Однако тут Васька стал присылать очень хорошие деньги, и у Томки,которая по гороскопу была Телец, а значит, отличалась трезвостью ирассудительностью, хватило соображения не рубить сук, на котором она с дочкамисидит. Пускай Васька погуляет на просторе, пускай перебесится – все равновернется в семью, потому что так любить дочек, как любил он своих, не всякий может.Затоскует, воротится, уверенно говорила Томка, и она оказалась-таки права:Васька и впрямь вернулся две недели назад после более чем двухлетнегоотсутствия.

Но Валентина доподлинно знала, что причинойего возвращения была вовсе не воскресшая любовь к семье. Хоть все эти двенедели и тетешкал он своих девчонок пятнадцати и тринадцати лет на коленях,словно малолеток, хоть Томка стыдливо опускала глаза и надевала не любимые еюсвитера с высоким воротом, чтобы скрыть следы жарких Васькиных поцелуев, но всеравно – причина его возвращения крылась в другом. По пьяной лавочке он сампризнался Валентине: вернулся-де потому, что около полугода назад умер Алим.

Умер Алим!.. Валентина даже сама изумилась темгорючим слезам, которыми она вдруг залилась. Все прошло, все давно изболелось,она не испытывала к непутевому мужу даже ненависти, осталась лишь обида нанего, и то – не за себя, брошенку, а за мальчишек, которые росли без отцовскойзаботы. Но все-таки Алим был ее муж, все-таки она его когда-то любила, от негородила сыновей, его когда-то ревновала и ждала, втайне от всех надеясь на еговозвращение: вот он приползет на коленях и заплачет… Теперь плакала она сама,оплакивала бывшую любовь и несбывшиеся надежды, так горько и долго плакала, чтоочень не скоро до нее дошла связь между возвращением Васьки и известием осмерти Алима.

Получалось – что? Получалось, Васька знал, гдепоследние годы жил Алим! Знал, однако держал это втайне не только от Валентины,что вполне объяснимо, но даже и от законной жены. Неужели Алим скатился в такиебездны, что Ваське даже стыдно было о нем упоминать в своих редких письмах? Нотеперь-то можно рассказать!

Она утерла слезы и начала расспрашивать.Васька сперва пыхтел, отмалчивался, потом его прорвало, и тут Валентина поняла,что испытывает человек, которого внезапно бьют по голове тяжелым предметом.

– Да ча́пай ты поскорей, сейчас дождьударит, – донесся до нее раздраженный голос Надьки.

Анфиса подняла голову, огляделась. Она такглубоко задумалась, что и не заметила, как они дошли до моста через Кармазинку.Деревня осталась позади, за рощей, которая раньше была реденьким парком, атеперь по причине безлюдья оживилась, разрослась и грозила вскоре сделатьсянастоящим лесом. Отсюда, от реки, потемневшая роща казалась большой чернойтучей, возлегшей на крутояре. Вообще все смерклось вокруг. Наконец-то собраласьгроза: тучи уже неделю стадами бродили над Кармазинкой, раздувались, темнели,набухали влагой – и вдруг исчезали с небосклона, словно отправлялись искатьсчастья где-то в других краях… куда сейчас отправится Надежда. Но вот онивернулись, чтобы пролиться наконец обильным дождем.

«Говорят, дождь в дорогу – к удаче», –вспомнила Анфиса, и сердце ее сжалось. На лице она ощутила влагу. Что, уженачинается ливень? Нет, это только слезы, ее слезы…

– Анфиска, ты что? – Надежда наконецсоизволила обернуться и увидела лицо подруги. И даже остановилась. – Да тыревешь, никак? Ты – ревешь?!

Анфиса сжала губы, стиснула руки в кулаки.Никто и никогда не увидит, как ей плохо! Никто и никогда – тем более проклятаяНадька, которая забрала у нее любимого.