Она молча уставилась в свинцовую воду,кипевшую вокруг свай старого моста. Кармазинка – речка тихая и приветливая, припогоде лежит-расстилается, словно серый шелковый плат, мрачнеет и злится толькопод ветром, но вот здесь, около моста, и в ясную пору, и в ненастье живетбучило – так бабки говорят, а на самом деле здесь омут, из которого никто иникогда не выбирался. Анфиска раньше удивлялась: отчего мост, по которому людиходят, поставили в самом глыбком и опасном месте – а вдруг упадет кто? Ностарые люди знали, что прежде строительства моста вся Кармазинка былабезопасная, а потом, как вбивали в дно сваи, что-то в речке испортилось,завихрилось, словно бы от обиды, как обижается всякая природа, когда ее слишкомгрубо касается человек.

Случалось, тонули в Кармазинке – ну, понятно,утопленник рано или поздно всплывал. Но никому из тех, кого затягивало бучило,выплыть не удавалось: ни живому, ни мертвому. Детвора пугала друг друга нестрашилками про черную-пречерную гору, на которой стоит черный-пречерный дом, атам черный-пречерный мертвец кричит: «Отдай мое сердце!», – а россказнямипро бучило, которое клубится до самой земной сердцевины, и там собираются всеневсплывшие утопленники – люди и животные. Да, это было одно из самых жуткихвоспоминаний Анфисиного детства – как на ее глазах корова (стадо гнали спастбища на противоположном берегу) вдруг чего-то испугалась, проломила хлипкиеперила и рухнула в воду. Пастух (на должность удалось на краткое времяустроиться Генке Ососкову, а дочка была при нем подпаском) кинулся к краюмоста, но только и успел увидеть мученически заведенные, налившиеся кровьюглаза злосчастной буренки, которая почти мгновенно канула под воду, толькопузыри какое-то время всплывали на поверхность, а потом и их поглотила воронка.Насилу удалось отогнать от пролома перепуганное стадо. Хозяева коровушкисначала не верили в случившееся, кляли Генку на чем свет стоит, болтали: мол,продал небось коровку, а наврал, что утопла, но Анфиска так рыдала, тактряслась, рассказывая о случившемся… Поверили не Генке – поверили его дочери.Долго потом в деревне поглядывали на нее с брезгливой жалостью: Анфиска-деприпадочная, в точности как папашка. С тех пор она и стала тщательно прятатьсвои чувства от всех, особенно от Надюшки, которая обожала ковыряться в них,словно в старой болячке.

Между тем Надя, которая с любопытством иудовольствием всматривалась в лицо подруги, силясь углядеть наконец-то в этиххолодных чертах признаки явного горя, разочарованно нахмурилась:

– Ну вот, опять зажалась. До чего ж тыхолодная, Анфиска, сугроб, а не девка, честное слово! Хоть бы раз себя на волюотпустила – человеком стала бы! Знаешь, что говорил мне Ромка? Он ведь сначалана тебя глаз положил. Он же с тобой даже поцеловался разок, верно?

Как ни вслушивалась Анфиса, ей не удалосьуловить в голосе подружки ни отзвука ревности.

– Поцеловался, он мне сам говорил. Ты ему навзгляд очень даже понравилась. А вот на вкус… – Надюшка хихикнула и зашагалабыстрее, но вдруг приостановилась и в отчаянии всплеснула руками: – ГосподиИисусе! Я ж сумочку с документами, с деньгами в твоем дурацком сарае забыла!Видать, уронила, когда огонь затаптывала! А, черт, черт, черт!.. Все из-затебя, дурищи! Чтоб ты сгорела, в самом деле! Теперь придется возвращаться!Теперь я на восьмичасовую электричку не успею!

Она резко развернулась и рысцой кинулась былопо мосту обратно, но Анфиса рванула ее за плечо:

– Погоди! Ничего, уедешь на девятичасовой,успеешь к своему Ромке. Да погоди ты! Что значит – на вкус? Раз сказала – уждоговаривай! Как это – на вкус?

Надя недовольно посмотрела на небо. Тучисошлись над мостом, и здесь, именно здесь клубилась самая чернота, из которойдолжно было ливануть с минуты на минуту. Следовало бы бежать со всех ног, чтобыпоскорее оказаться под защитой деревьев, но больно уж интересный оборот принялразговор. В кои-то веки непробиваемая Анфисина броня готовилась дать наконецтрещину, и не полюбоваться на то, как сквозь эту трещину хлынут потоки слез,было свыше Надюшкиных сил. К тому же сейчас она истинно ненавидела подругу,из-за которой отодвигалась, пусть даже на какой-то час, встреча с Романом.

Она поставила сумку, оперлась на перила.

– А так. Холодная, говорит, ты, вся будтоледяная. Когда танцевали, он к тебе поприжимался было, а ты даже и не заметила.Ну, думает, какая скромная девочка, небось только в деревне таких целок инайдешь. Потом, когда в лесочке начал тебя обжимать, ты опять стоишь колом,ноль внимания, фунт презрения. Поцеловал – а у нее, говорит, губы… ну, всмысле, у тебя, это мне Ромка сказал, понимаешь? – торопливо уточнилаНадюшка. – У нее, говорит, губы ледяные, как у утопленницы. Резиновыетакие. Неподвижные… С холодильником, говорит, и то целоваться было бы в большийкайф. Это мне Ромка сам сказал, ясно? – И Надюшка повторила как бы ссожалением, а на самом деле с явным удовольствием: – Губы ледяные, как уутопленницы…

Анфиса медленно взялась за сердце. Повелавокруг глазами, посмотрела на темную, клубящуюся воду бучила.

Все. Вот и все. «Губы как у утопленницы!»Надькины слова были словно удар острой, смертельной косы, которая прерываетчеловеческую жизнь.

«Губы как у утопленницы!»

Как можно… как можно было сказать такое?

И тут грянуло в небесах! Молния, чудилось,только выжидала какого-то определенного момента, когда напряжение между двумядевушками, остановившимися над рекой, достигнет наивысшей силы. Она пронзиланебо и устремилась в этот сгусток ненависти, незримой человеческому глазу, ноощущаемой всей замершей в предчувствии грозы, затаившейся природой. Анфисе,краем глаза проследившей полет небесной стрелы, показалось, что еще миг – и онис Надюшкой обе будут испепелены. Она ждала этого мгновения почти с нетерпением,она сейчас рада была бы умереть – именно вместе с Надькой, потому что им двоимбольше не было места на одном этом свете, – однако молния, словно исчерпавсвою ярость, вдруг погасла.

Надюшка взглянула на подругу почерневшими,почти безумными от ужаса глазами. Ударил гром, и Анфиса внезапно ощутила, чтоэтот раскатистый, требовательный звук наполняет ее решимостью, вливает в нееневедомую прежде силу, обостряет ненависть к Надюшке, призывает ее сделатьчто-то, чтобы отомстить за чудовищное оскорбление.

«Умереть? Ты хотела умереть, потому что вамбольше нет места на земле? Да ведь это ей нету здесь больше места!.. Ну! Делайже!»

Анфиса не знала, откуда прозвучал этот голос:с небес или из бездн вызвала ее на поступок некая сторонняя сила, или этовсколыхнулась смятенная душа, но только она вдруг метнулась вперед, вытянуларуки – и резко толкнула Надю в грудь.