Как только воздух толчком прошел через рот в грудь Клавы, она захрипела, перевернулась на четвереньки, попав коленом в лужицу собственно мочи, и полезла в дыру парадного, не слушая удаляющийся стук безжалостно толкающих камень копыт. По пути Клава ободрала руки о ржавые гвозди, вылезшие из дверного косяка, споткнулась на темной лестнице, грохнулась, сильно ударившись голенью о ребро ступеньки, поползла и забилась в какой-то угол, спряталась в густой тени, непрерывно дрожа, ей казалось, что Всадник, храпя, сейчас вернется, чтобы разрубить и ее, он отыщет ее по запаху, запаху живого тела и мочи, он отыщет ее, вспорет саблей до кишок, и никто ей не поможет. Никто, говорила себе Клава, никто не поможет, и Бог тоже, потому что Бога нет. Если бы Он был, разве допустил бы Он до всего такого?

Однако Всадник долго не возвращался, и дрожь постепенно унялась. Представив себе лежащего на тротуаре Петьку, безголового, как приготовленный в суп петух, Клава почувствовала даже приступ странного холодящего любопытства, ей захотелось поглядеть на Петькино тело, подергать его за гениталии, он же теперь все равно ничего не чувствует, он же мертвый. С ним же теперь можно делать все, что хочешь, подумала Клава, его и укусить теперь можно. Она давно хотела укусить Петьку, но не могла, покуда он был жив. Осторожно поднявшись, Клава осторожно спустилась по лестнице, чуть-чуть приоткрыла дверь и выглянула на улицу.

Петькино тело уже не двигалось, бессильно коченея в большой луже крови. Клава выскользнула из дверной щели, подошла к Петьке, взялась обеими руками за одежду и потащила труп под стену, в тень. Там она выпрямилась, чтобы перевести дыхание, и пнула Петьку ногой. Собственно, какой же это Петька, подумала она, если у него нет головы. Вот голова — это Петька. Или нет? Мысль о том, что Петька так странно раздвоился, показалось ей жуткой. Где же он теперь? Не понять. Клава присела возле босого безголового туловища и оттянула мятые штаны, просунула руку под живот мальчика. Гениталии Петьки были еще теплые. Клава присела, перевернула Петьку на спину и впилась в яички зубами. На теле Клавы выступила меленькая ледяная роса. Труп не шевелился. Клава разжала зубы и укусила снова. Из прокушенной кожи брызнула кровь, теплая и соленая, совсем не такого вкуса, как голубиная. Вот какая у него кровь, подумала Клава. Она легла животом на пыльный камень тротуара и стала кусать Петьку в пальцы, в локти, в грудь. Она кусала его и щипала, вся измазалась в крови. Клава знала, что Петька мертв, но не думала о том, что это навсегда, она спешила пакостить, потому что ей казалось, будто Петька может очнуться, Клава как бы даже забыла, что у него нет головы. От наслаждения собственной безнаказанностью у Клавы даже перехватило дух, и она тихонько, сдавленно заурчала.

Одного только не хватало сейчас Клаве: чтобы мясная тяжесть придавила ее к земле, распластав ноги, и толстым, скотским мускулом распнула прямую кишку, чтобы через ту кишку нестерпимо вдавилась, влезла наконец в тело тупая, крепкая как дерево, желанная боль. «Ну, давай», — сипло шепнула Клава, и слезы страха выступили у нее на глазах. — «Всунь мне в попу. Чего ты ждешь.»

Она пришла в комнату к Павлу Максимовичу в час глухого безвременья, когда сама ночь, кажется, проваливается в сон, и не бывает на свете ничего мыслящего, одни полумертвые тела и полуживые предметы. Павел Максимович все сидел за своим столом, у лампы, книга его была раскрыта, Павел Максимович по обычаю своему приглушенно бормотал, бредил, как колдун над разбросанными гадальными картами вечности. Клава тихо сняла с себя кровавое платье и нагая подошла к нему сзади, обвила руками шею, прижалась грудью и животом к его спине. От прикосновения к дышащему мускулистому телу она вся вспыхнула неземным огнем.

— Что же вы, Павел Максимович, весь керосин сожжете, — прошептала она и поцеловала его сзади в щеку: медленно прижала к ней губы и ткнулась языком.

— Революция, — бормотнул Павел Максимович, — добудет вечный свет из темных недр земли. Что керосин — вечный свет воссияет.

— А что такое революция? — поинтересовалась Клава, снова лизнув Павла Максимовича в колючую кожу. — Расскажите мне, что такое революция.

— Революция — это борьба, Клавушка, — радостно ответил Павел Максимович. — Борьба за свободу и равенство всех людей. Чтобы каждый человек мог совершить то, чего хочет его сердце, а сердца у всех людей рождаются добрыми. Так учили великие мыслители Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Они открыли природу всех существующих вещей, всех происходящих событий, и прекратили губительное невежество человечества. Стало ясно, что в основе всего лежит свобода, что ни есть, все появляется на свет свободным. Нужно только выйти из гробового ящика заблуждений и увидеть истину. Истина — это и есть свобода, а революция открывает к ней дверь.

— А вы ее уже видите, истину? — спросила Клава, еще теснее прижимаясь голая к теплому, волнующему, расходящемуся и сходящемуся от воздуха телу Павла Максимовича.

— Да, Клавушка, вижу, хотя полностью знать ее не могу, это трудно, потому что истина — бесконечна. Но я уже вижу ее, там, впереди, и я иду к ней, ступень за ступенью. И ты ее тоже обязательно увидишь. Но ты — счастливая, ты успеешь жить при коммунизме и познать ее всю. Вот кончится война за правое дело — ты пойдешь учиться, и узнаешь много нового и верного, чего раньше ты никогда не смогла бы узнать. Потому что никто больше тебя не обманет, не скроет от тебя правду. Так велел Ленин, вождь нашей революции. Он запретил ложь своим великим Декретом о Правде. Мысль Ленина… Мысль Ленина — это великое чудо, это прозрение, это победа людского разума над Вселенной. Ты можешь себе такое представить? Ленин сказал: мы обязательно столкнемся со Вселенной, и мы ее постигнем. Постигнем, Клавушка! Вот, мы уже поднимается на аэропланах в высокое небо…

— В небо? — умиленно мурлыкнула Клава, уже совершенно обалдев.

— Небо, — радостно подтвердил Павел Максимович. — Небо изберем мы стезей своей, по нему пройдем мы над любыми стенами. Небо есть лучший путь, на нем и дорог строить не надо, оно свободно для любого перемещения…

Клава погладила руками его грудь, на которой редко росли щекочущие волосы, провела пальцами по соскам и снова стала целовать, в шею, в плечо, отодвигая губами шлейку майки, вдыхая приглушенный запах мужского пота.

— Сколько уже раз люди выходили воевать за правду, за свободу, но каждый раз терпели поражение, — задумчиво проговорил Павел Максимович. — А почему?

Клава пожала плечами, щекотно скользнув соском по спине Павла Максимовича.

— Не знаешь? Потому что не могли пойти до конца, потому что не знали, в какую сторону идти, а незнание пути порождает страх, страх заблудиться. Ведь все так огромно вокруг Клавушка, неужели ты этого не чувствуешь?

— Чувствую, — прошептала Клава.

— Но человеческий разум выше, мудрость Ленина выше, и он ведь не пророк какой-нибудь, он просто человек, и роста небольшого, но он много-много книг прочел и все понял, понял, куда нужно идти. И он не испугался, он пошел, и другим показал правильный путь…

— Давайте, — Клава ласково потянула его за плечо. — Я к вам на колени сяду.