— Правильно, — сказал Павел Максимович с улыбкой. — Рви отжитое. А завтра я тебе новое куплю, — и снова принялся читать будущее по исчерченной простым карандашом книге.

Жажда испытать на себе насилие снова захлестнула Клаву, но так же стремительно прошла, оставив ее тело стыть в тени следующих, теперь уже бессвязных и скучных, снов.

Утром Павел Максимович, поев с Клавой сухарей, ушел на службу. Клава принялась было читать его книгу, но ничего не поняла в ней, так как книга была суха, как гимназический учебник, а предмет изучения — совершенно незнаком Клаве, так что она не могла понять, какой из всего написанного в книге мог бы выйти толк. Наконец она решила, что это, наверное, не простая книга, а что-то вроде псалтыря, в монотонном повторении фраз которого Клава тоже никогда не могла сыскать никакой ясно выраженной цели. Клава вспомнила преподавателя закона божьего в гимназии, сухого батюшку с медвяной бородой, чем-то походившего на козла, которого Женя и некоторые другие девочки называли Костыль, ну не Козлом же, в самом деле, его было называть, подумала Клава, она вспомнила занятия, которые вел Костыль, размеренные и скучные до невыносимости, вспомнила запах старых книг в классной комнате, пыльных Библий, поеденных червем, скрип плотных буроватых страниц, голос батюшки, занудный, блеющий, монотонное бубнение прилежных учениц, дребезжание мухи о стекло окна, шелест акаций во дворе гимназии, ах, подумала Клава, как тогда было хорошо, теперь уже никогда так хорошо не будет.

В отхожее место Клаве пришлось идти, надев на себя вместо изодранного платья то простое, желтоватое в цветочек, которое взял для нее у соседки Павел Максимович. Зато платье было чистое, и Клава надела его прямо на голое тело, всю остальную одежду она свернула комком и запихала под комод. Весь дом Марии Дмитриевны был теперь заселен новыми жильцами, за стенами ревели малые дети, отовсюду несло сгоревшей кашей, в прихожей какой-то полуголый старик чистил туфли и курил сигаретку, сочащуюся непроницаемым сизым дымом, возле него лежала кошка, растянувшись в луче солнца, только это был не Мурзик, а что-то рыжее и тощее. Туалет больше не закрывался, потому что на двери его сломали замок. Однако даже в незапертую дверь Клава войти не могла, потому что перед ней был мальчишка, примерно такого же возраста как она сама, вихрастый, босой, он просто стоял у стены, как будто туалет — это и было то место, возле которого обязательно нужно торчать.

— Ты что тут делаешь? — спросила его Клава.

— Ничего. А тебе чего?

— А ты как думаешь?

— Небось ссать хочешь, — ухмыльнулся мальчишка. — Так и скажи. Или ты еще чего хочешь?

— По морде я тебе дать хочу, — зло сказала Клава. Мальчишка был хилый, если двинуть ему в пузо, оценила Клава, можно победить.

— Чего? — пропел мальчишка.

— А ну, покажи, — вдруг сказала Клава, хватив его пятерней в штаны. В руку ей попало что-то непонятное, как завернутые в мешочек грибы, — что у тебя за елда.

Мальчишка так опешил, что не мог вымолвить и слова.

— Хочешь, возьми у меня потрогай, — спокойно предложила Клава, приблизившись и прижав онемевшего мальчишку к стене. — У меня все не так, — назидательно добавила она, — у меня по-другому.

Так они трогали друг друга, стоя у подернутой поломанной двери в маленький зловонный мир, Клава запустила руку пригоршней мальчишке в штаны, а он тискал ее под платьем, Клава даже ноги немного раздвинула, чувствуя, как колотится его сердце, как у схваченного с пола котенка. В лицо мальчишке Клава не смотрела, не хотела смотреть, к тому же у него дурно пахло изо рта, он никогда, видно, не чистил зубов, интересно было только, какая же у него недоразвитая елда, точно не созревший еще плод. Клава отстранилась от мальчишки только когда в коридоре скрипнула отворяющаяся дверь в одну из комнат.

— Пошли на чердак, — сказала она шепотом. И, скривив губы, добавила гадкое слово, что часто произносили Барановы: — Потеребимся.

— А может, ты мне и не нравишься? — как-то внезапно резко и нагло выпалил охрипшим шепотом мальчишка.

— Это не важно, — равнодушно сказала Клава, убрав волосы с одной щеки за ухо и чуть повернув лицо. Она знала, что у нее красивая шея.

На чердаке было светло от солнца, пробравшего сюда сквозь голубиные окошки. На протянутых от стены к стене веревках сушилось множество белья. Клава бывала раньше тут вместе с Таней, она знала одно укромное место, за пыльным комодом, где хранился старый хозяйственный инструмент. Там они с мальчишкой, которого, как выяснилось, звали Петькой, и занялись любовью, он обеими руками влез Клаве под платье, она стащила с него штаны, прижавшись друг к другу, они целовались. Петьку трясло, то ли от страха, то ли от стыда. Клаве противно было, что мальчишка дрожит, в ней проснулась какая-то неведомая раньше жестокость, один раз он даже коротко вскрикнул, так сильно потянула она его за гениталии. Все продолжалось очень недолго, Петька вскоре неловко дернулся и Клава почувствовала, что в руке у нее оказалось что-то мокрое и липкое. Она поднесла поднесла руку к носу, и тут ее начал душить невыносимый смех. Судорожно трясясь, Клава оттолкнула от себя Петьку и села за комодом на пол, обмоченную мальчишкой руку она прижала предплечьем к глазам, брезгливо растопырив пальцы, а другой схватилась за живот, так бешено, так измождающе не смеялась она прежде еще никогда.

— Чего ты, чего ты, дура? — забормотал Петька, натянув штаны и не ведая, бежать ему или остаться.

— Ой, не могу, — сквозь смех простонала Клава. — Ой, умру сейчас.

— Да заткнись ты, дура чертова, — шикнул Петька. — Ну че тя расперло?

— Вот это, — показала Клава ему растопыренную ладонь мокрой руки, — то же самое. Пахнет точно так же…

Новый приступ смеха привалил ее к комоду она затряслась с новой силой. Все вокруг множилось за пеленой выступивших на Клавиных глазах слез.

— Как… как голубь накакал… — еле выдавила из себя она.

— Да пошла ты, поганка! — зло взвизгнул Петька. — Ишь ты, падло!

— Как голубь, — не унималась Клава. — Ляп и все. Ляп…

Зажмурившись, она заколотилась под стеной и не могла больше говорить.

Петька, подскочив, схватил ее за волосы, она его, он не удержался и повалился на колени. Несмотря на худобу он был сильнее Клавы и сразу подмял ее под себя, прижал к полу. Клава мазнула мокрой ладонью ему по роже. Петька, сморщась, стал плеваться.

— Что, не нравится? — поинтересовалась Клава. — Это ж твое.

Отплевавшись, Петька не знал, что ему делать с Клавой дальше. Неожиданно она улыбнулась ему, и Петькина злость сразу куда-то ушла.

— Волосы отпусти, больно, — попросила Клава.

— А ты станешь еще обзываться?

— Захочу — и стану, — своевольно ответила Клава. — А волосы ты отпусти.

— Пока не скажешь, что больше обзываться не станешь, не отпущу.

— Не отпустишь, так я с тобой больше на чердак не пойду.