– Такое дело, Андрон Аскольдович, – начал Гоша,растягивая слова и думая, как бы половчее подойти к старому живоглоту.

– Ты не мямли, не мямли, не люблю, – поторопилАристархов, – говори прямо, чего надо.

– Ваши ребятишки недавно работали у нас в Эрмитаже, натретьем этаже. Я еще помогал вам с разрешением… Тогда ведь Жибера тожекопировали… Так у вас эта копия уже ушла?

– «Бассейн в гареме»? – Аристархов привстал, глазаего хищно загорелись, в массивной напряженной фигуре появилось что-тотигриное. – Гоша, душа моя, ты что там такое удумал? Мой старый красныйнос чует запах денег!

– Андрон Аскольдович! – взмолился Гоша. –Неужели вам денег не хватает? У вас такой бизнес – дай Бог всякому! Неужелинужно отнимать у меня мою маленькую конфетку?

– Ну-ну, – усмехнулся Аристархов, – знаю яэти конфетки! Опасно играешь, душа моя! Кража из Эрмитажа – это громкое дело!Такого, пожалуй, никогда не было! Его будут серьезно копать, не дай Бог,попадешь в поле зрения.

Андрон Аскольдович, не будем о неприятном, давайтепо-дружески: я у вас куплю эту копию и расстанемся по-хорошему. И я вам всегдапомогу с разрешениями на копирование… договорились? По глазам вижу, чтодоговорились! И вам будет гораздо спокойнее: сами же говорите – игра становитсяопасной, около эрмитажной кражи лучше не суетиться, как бы тут и ваш бизнес невысветился… А так вы отдадите мне эту копию – и никаких проблем, знать ничегоне знаете… Да вы сами посудите: теперь вывезти копию Жибера из страны практическиневозможно, каждый мальчишка на таможне при виде этой картины сделает стойку иувидит себя в новых погонах!

– В твоих словах, душа моя, есть резон, –осклабился Аристархов, – но сам посуди: тебе эта картина нужна, ты явнособираешься сделать на ней хороший бизнес, как я могу такой случай упустить?Бог, дорогой Гоша, велел делиться, – наставительно продолжалАристархов. – Так что я тебе копию, конечно, отдам, но не даром же, душамоя, не даром! Ну, можно сказать, почти даром: по старой дружбе уступлю запятнадцать тысяч.

– Долларов?! – ужаснулся Гоша.

– Ну не эскудо же, душа моя.

– Андрон Аскольдович, побойтесь Бога! Что вы такоеговорите? Да вы за такие деньги и в Париже ее не продадите! Настоящий-то Жиберненамного больше стоит! А здесь вам – никаких хлопот: ни вывозить, ни стаможней разбираться, ни покупателя искать. Получили деньги из рук в руки – испите спокойно.

– Душа моя, я ведь прекрасно знаю, что ты наверняка уженашел покупателя, значит, копия тебе нужна позарез. Плати, дорогой, или отваливай.

– Андрон Аскольдович, акула вы моя ненаглядная! Мироедмой сахарный! Вы же пожилой человек, профессор, почему же вы так выражаетесь?«Отваливай» – это слово не из вашего лексикона. И такая хватка, простите меня,тоже вам не к лицу. В вашем возрасте пора бы и о душе подумать!

– Ну, душа моя, я сказал. Хочешь картину – плати.

– Ну посудите сами! Подлинный Жибер в лучшем случаестоит пятьдесят – шестьдесят тысяч! Сейчас вокруг него скандал, за настоящуюцену его никто не купит, в лучшем случае, какой-нибудь сумасшедший заплатиттысяч двадцать. А у вас же как-никак копия! Ну поимейте совесть!

– Душа моя, – профессор Аристархов откинулся наспинку кресла и, полузакрыв глаза тяжелыми веками, следил за Фиолетовым, какстарый пресыщенный кот следит за несчастной затравленной мышью, – душамоя, копия у меня, она тебе нужна. Даже если ты продашь ее за двадцать штук –все равно немножко на ней наваришь. Так что соглашайся, других предложений небудет.

Гоша посмотрел на Аристархова с уважительной ненавистью исказал:

– Ах вы живоглот недорезанный! Хотел с вами по-хорошемудоговориться, думал, дам вам заработать лишнюю копейку, и сам побыстрее вопросрешу. Но раз уж вы так настроены – оставайтесь при своей мазне. Художниковбезработных пруд пруди, они мне за гроши с репродукции копию сделают! Прощайте!

Гоша сделал вид, что встает и собирается уходить. Аристарховоткрыл глаза и взглянул на Гошу так, как будто увидел его впервые.

– Растешь, растешь, душа моя! Ну и сколько бы тыпредложил старику, чтобы… закрыть побыстрее свой вопрос?

– Максимум – две тысячи! – отрезал Гоша,почувствовав отчетливый перелом в ходе разговора.

– Ну возьми себя в руки! – возмутилсяАристархов. – Такие цифры называть в моем кабинете просто неприлично!

– Вы торгуетесь, как извозчик! – теперь уже Гошапосматривал на профессора с чувством превосходства. – Скоро бросите на полшапку и будете ее топтать. И знаете еще что, Андрон Аскольдович? Вы забылиприбавить «душа моя». Хотите две тысячи – берите, не хотите – я ухожу. Другойцифры вы от меня не услышите.

На самом деле Гоша готов был заплатить три тысячи – все егосбережения, и он принес эти деньги во внутреннем кармане пиджака, нопочувствовав, что Аристархов сдается, решил стоять на своем.

– Ладно, душа моя, грабь, убивай… Только ради нашейстарой дружбы!

Аристархов встал из-за стола, подошел к одному из книжныхшкафов. Достав из кармана связку ключей, поколдовал над одной из книжных полокшкафа, загородив ее своим массивным телом. Шкаф неожиданно отъехал в сторону,открыв проход в небольшую кладовку. Аристархов покосился на Гошу и шагнул воткрывшийся проем. Гоша с любопытством наблюдал за ним, но ничего разглядеть сосвоего места не сумел. Через полминуты профессор вернулся, держа в рукесвернутый в трубку холст.

– Вот, душа моя, твой Жибер, и помни мою доброту!

Гоша отсчитал двадцать сотенных купюр с портретом президентаФранклина, Аристархов демонстративно проверил каждую на ультрафиолетовомдетекторе.

По дороге домой Гоша остановил машину возле малоприметнойподворотни на Московском проспекте. Взяв сумку с заднего сиденья, зашел водвор, толкнул дверь с надписью «Срочное фото». На скрип двери из-за занавескивышел коренастый плотный грузин с трехдневной щетиной на подбородке. УвидевГошу, он широко улыбнулся:

– Привет, генацвале, давно не заходил!

Фотограф закрыл дверь на замок, повесив на нее табличку«Технический перерыв». Гоша зашел за занавеску и поставил на маленькийобшарпанный столик бутылку коньяку.

Хозяин фотографии Шота Джинчарадзе был старинным Гошинымприятелем, они учились вместе в старших классах школы. Шота приехал сродителями в Петербург, тогда еще Ленинград, из Батуми – влажного и жаркогомандаринового рая. Они быстро подружились с Фиолетовым, их сблизила общая страстьк «тяжелому металлу», они обменивались дисками, переписывали друг у друга«АС/ДС» и «Металлику». После школы их пути разошлись, Гоша занялсяискусствоведением, а Шота вместе с отцом работал в доставшейся им отродственника маленькой частной фотографии. В девяносто пятом году Шота водночасье схоронил обоих родителей – отец умер от опухоли мозга, а мать простоне смогла пережить смерть любимого мужа. Шота остался один, работал по-прежнемув фотографии. Гоша Фиолетов наведывался к нему время от времени, по старойпамяти они слушали «металл», вспоминали школьные годы и выпивали рюмку-другую.