Он уже и счет потерял тому, сколько раз егомать встречалась с подержанными принцами из брачного журнальчика. И каждый развсе заканчивалось безобидным нулем, кроме одного случая, когда очередной принцстащил пафосную бронзовую пепельницу, которую Эдя, в свою очередь, уволок изкафе, где работал до «Дамских пальчиков». На другой день этот принц вернулсяпьяным, долго барабанил в дверь, стремясь поговорить, и заснул прямо наплощадке, сложив буйную голову на коврик. Хорошо, что Эдя вернулся раньше и,мстя за пепельницу, изгнал Адама из рая прицельными пинками.

– Ты так думаешь? Ладно, забыли, –сказала Зозо печально.

Мефодий почувствовал, что в эту самую минутуона выдирала из сердца, комкала и выкидывала в мусорную корзину жирного борова.

– Ты сам дойдешь или тебявстретить? – спросила Зозо. В ее голосе явно звучало, что ей леньодеваться.

– С эскортом мотоциклистов, – сказалМефодий.

– Ну, тогда сам. Я жду! У нас осталсятрофейный торт, – проговорила Зозо.

– Ты все, пошел? – поинтересоваласьИрка, когда Мефодий повесил трубку.

– Ага. Завтра заскочу после школы!

– Давай, пока! – сказала Ирка слегкой завистью.

Она никогда не ходила в школу. Однако Мефодийпорой чувствовал, что она, занимаясь дома одна и с приходящими учителями,обогнала его класса на два, не меньше. Во всяком случае, экзамены по некоторымпредметам Ирка сдала уже за девять классов.

* * *

Мефодий пересек Северный бульвар и подошел кдому – на этот раз, ради разнообразия, с другой стороны. Здесь дорогу емупреградила огромная лужа, поглощавшая талые снега окрестных дворов и изредка снаслаждением прихлебывавшая воду из прорванных труб. Ловким агентам по продаженедвижимости она давала повод утверждать, что дом находится в живописнойместности рядом с прудом. Через лужу шла караванная тропа из кирпичей и досок,разбросанных с причудливыми интервалами.

В ровной черной поверхности лужи золотоймонетой лежала луна. Изредка по ней пробегала едва заметная рябь. Мефодийпосмотрел на луну – вначале в луже, а потом подняв лицо к небу, – ивнезапно странное чувство охватило его. Ему почудилось, что он вбирает силулунного света – напитываясь его спокойной мощью и мертвенной пустотой.Испугавшись, все же это было впервые, он опустил глаза и вдруг увидел, как,подчиняясь его взгляду, отражение луны скользит по луже, как пятно откарманного фонарика. По коже у Мефодия побежали мурашки. Он решил, что сходит сума. Гонять взглядом луну, как мячик! Рассказывать такие вещи школьномупсихологу крайне опасно. Мефодий снова вскинул голову. Нет… большая луна, ксчастью, оставалась на месте. Его взгляд управлял лишь лунным отражением. Мефпотряс головой и несколько раз моргнул, отрывая лунное отражение от своеговзгляда. Ему это удалось. Отражение отлипло и продолжало купаться в темной водеуже само по себе.

«Померещилось!» – подумал Мефодий, испытываяодновременно облегчение и разочарование. Управлять отражением луны, конечно,жутковато, но одновременно в этом есть нечто такое, от чего трудно отказаться.

Перепрыгивая с кирпича на кирпич, он перебежална другую сторону лужи и приблизился к подъезду.

Внезапно в сознании Мефодия точно зазвенелкокольчик. Это был особый колокольчик интуиции, которому Меф издавна привыкдоверять. Теперь этот колокольчик ясно приказывал ему не ходить в подъезд.Мефодий осмотрелся – все было как будто спокойно: ничего и никого. Однакоколокольчик все равно не замолкал. «Что же, мне на шестнадцатый этаж побалконам лезть?» – растерянно подумал Мефодий. Он некоторое время помялся, азатем все же подошел к подъезду.

Он уже набрал код и даже услышал приглашающийписк двери, когда сзади мелькнула чья-то тень. Сильная рука сгребла Мефодия заворот и потащила. Он попытался вцепиться в дверную ручку, но крепкийподзатыльник протолкнул его в подъезд. Спотыкаясь, полуоглушенный, он сделалнесколько шагов.

– Ну наконец-то! Я думал, ты никогда невернешься, щенок, – с торжеством сказал кто-то.

Мефодий уже по голосу узнал борова. В полутьмеподъезда – горел только четырехугольник у лифтов и почтовых ящиков – его лицоказалось зеленоватым и опухшим. Мефодий морщился от боли. Сильные пальцы бороватак вгрызались ему в ключицу, словно желали захватить ее с собой в качествеморальной компенсации.

Мефодия почти тошнило от красных волн ярости,которые распространял боров. Они накатывались, толкали его. Мефодий ощущал, чтоможет вобрать их силу, но невольно отталкивал, отражал, ставил блок – оттоговолны и разлетались с такими брызгами.

– Отпустите меня!

– Отпустить? Только с крыши головой вниз!Что ты сделал с моей машиной, сосунок?

– С какой машиной? Я вообще не видел вашумашину! Не видел, кто проколол вам шины!

Мощная затрещина, от которой голова мотнуласьв сторону, обожгла Мефодию щеку. Его встряхнули с удвоенной яростью ипроволокли по ступенькам к лифтам. Мефодий сообразил, что допустилстратегическую ошибку. Он не мог не видеть автомобиль борова, ведь впервые онистолкнулись именно у него. И уж тем более, будучи невиновным, он не мог знать,что шины вообще проколоты.

– А ну не вырывайся! Я из тебя всевнутренности вытащу и на руку намотаю! Мы сейчас вместе пойдем к твоей чертовоймамаше, и я поговорю с ней по душам! Я возьму с вас втрое за каждую покрышку, аесли нет, перебью у вас все в доме! – прохрипел боров. Он был так разозлени с такой яростью удерживал вырывающегося Мефодия, что никак не мог попастьпальцем по кнопке вызова лифта.

Наконец он нашарил ее. Но в ту минуту, каккнопка зажглась печальным красным глазом, чей-то спокойный голос произнес:

– Эй ты, жертва принтера, оставь его!

Мефодий и боров разом обернулись. Они неслышали ни хлопка подъездной двери, ни шагов, но на площадке у лифтов они былиуже не одни. У почтовых ящиков, над которыми на стене было нацарапанозагадочное: «НУФА – СВЕНЯ!», стояла высокая, очень полная девица лет двадцати ссеребристо-пепельными волосами. В руках у нее был трехслойный бутерброд, такойграндиозный, что все двойные гамбургеры в сравнении с ним показались бы жалкимизакомплексованными недомерками. Однако девицу его размеры, видимо, ничуть не смущали.Она дирижировала своим бутербродом, как маэстро палочкой, не забывая изредкаоткусывать приличные куски. Стоит добавить, что девица была в куртке из грубойкожи и в короткой юбке. Завершали туалет высокие сапоги – один красного, другойчерного цвета и дутые браслеты в форме ящериц, глаза у которых были из сияющихкамней.