Было еще не так поздно. В окне за лоджиейпервого этажа горел свет. Сквозь незадернутые шторы видно было, как у шкафастоит усатая женщина гренадерского сложения и что-то переставляет на полках. Поэтой причине Мефодий решил воспользоваться самым скучным способом появления вгостях из всех существующих – а именно сделать это через дверь. Крайненеприятно, когда тебя сталкивают тычками швабры через фигурную решетку.

Поднявшись на второй этаж, он позвонил и почтисразу услышал, как в коридоре зашуршали шины. Это было даже не шуршание, алегкий, но отчетливый звук не до конца надутых резиновых покрышек, которые намгновение прилипают к линолеуму.

– Ир, это я, Меф! – крикнул Мефодий,чтобы не заставлять Ирку смотреть в глазок.

Замок щелкнул, дверь открылась. Мефодий увиделтемный коридор и яркое желтое пятно света, пробивавшееся из открытой настежьдвери комнаты. В световом пятне стояла инвалидная коляска с небольшой,ссутулившейся в ней фигуркой, на ноги которой был наброшен плед.

– Привет! Забегай! – пригласилаИрка.

Она ловко развернулась в узком коридоре инырнула в свою комнату. Мефодий последовал за ней. Комната Ирки отличалась отостальных комнат уже тем, что в ней не было ни одного стула. Вдоль стен наразной высоте были протянуты блестящие металлические поручни. Ирка ненавиделазвать бабушку, когда нужно было перебраться в кресло или, наоборот, выбратьсяиз него.

У окна мерцал монитор компьютера. До приходаМефодия Ирка сидела в чате. Разложенный диван был завален книгами и журналами.Ирка вечно читала по двадцать книг сразу, не считая учебников. Причем читала непоследовательно, а кусками из разных мест. Странно, что при таком хаотическомчтении книги не перемешивались у нее в голове.

– Что ты стоишь, как одинокий тушканчик?Разгреби себе место и садись! А я сейчас! Только скажу народу, что менянету, – сказала Ирка, кивая на кровать.

Она подъехала к компьютеру и быстро набрала:

«Все брысь! Ушла на фронт! Я».

– Ну вот, вежливость прежде всего! А тонарод будет думать, что меня похитили, – сказала она, поворачиваясь кМефодию.

Тот сел было на кровать, но ему как-то несиделось. В поясничном отделе его позвоночника словно находился вечныйдвигатель.

– Пошли лучше на кухню. Я бы чего-нибудьперекусил, – сказал он.

Ирка фыркнула:

– Ни фига себе заявленьице! Ну это уже кБабане. Я знаю о холодильнике только то, что его дверца открывается на себя.

– Ну что, пошли? – повторил Мефодий.

– Это ты «пошли», а я «поехали». Я жегоночная машина, – пояснила Ирка.

Мефодий давно заметил, что Ирка, как многиеинвалиды, обожает шутить над собой и своим креслом. Но когда кто-то другойпытается острить по этому же поводу – ее чувство юмора иссякает на глазах. Онапротянула руку к пульту, и коляска быстро покатилась по коридору на кухню. Мефодийедва успевал за ней. Все-таки колесо всегда даст фору ногам, разумеется, еслипо дороге не попадется забор.

Все случилось восемь лет назад. Ирке тогдабыло четыре. Автомобиль, на котором Ирка и ее родители возвращались с дачи,выкинуло на встречную полосу под рейсовый автобус. Отец и мать Ирки, ехавшие напередних сиденьях, погибли. Ирка же с травмой позвоночника и двумя длинными,почти параллельными шрамами от двух кусков железа, рассекших спину, начиная отлевого плеча, оказалась в инвалидной коляске. Ирке еще повезло, что у нее былаэнергичная и довольно молодая бабушка. Хотя в этом случае о везении лучше быловообще не заикаться. За такие рассуждения можно было схлопотать в глазманикюрными ножницами.

В кухне грохотал «Нотр-Дам». Бабушка Аня – онаже Бабаня – восседала на высокой табуретке у микроволновки. Дожидаясь, покаразогреется цыпленок с картошкой-фри из магазина «Готовая еда», Бабаня слушалапартию горбуна и дирижировала разделочным ножом. Правильных бабушек нынчеосталось мало. Они вымерли, как мамонты. Тому, кто считает, что бабушкипятидесяти двух лет должны ходить в платочках и весь день колдовать у плиты,пора сдать свое воображение на свалку.

Бабаня с удивлением уставилась на Мефодия.Слушая «Нотр-Дам», она пропустила момент, когда он пришел.

– Привет, Меф! Я рада тебя видеть! –сказала она.

От ее головы оторвалось и распространилось покомнате слабо-желтое свечение с некоторыми зелеными вкраплениями. «Не то чтобы,конечно, совсем в восторге, но рада!» – не задумываясь, как он это делает,расшифровал Мефодий. Он дождался, пока свечение перестанет быть частью Бабани ираспространится по комнате, затем втянул его и ощутил, что стал сильнее. Может,на какую-то миллионную часть от того, что было прежде, но все же… И опять этослучилось инстинктивно, без вмешательства разума. Просто Мефодий понял, что всетак и есть, а как он это делает и зачем – осталось за кадром. Когда мы дышим,мы не задумываемся о том, что дышим. Мы дышим даже во сне. Мы дышали бы, дажене зная, что существует дыхание. Так и Мефодий не подозревал, что вбираетэнергии чужих эмоций.

– Меф, иди сюда, мой лохматик! Я тебяобниму! – проговорила Бабаня.

– Запросто! Только ножик положите! –сказал Мефодий. Бабаню он любил.

Бабаня не без интереса посмотрела на нож всвоей руке. Кажется, она уже успела забыть, что держит его, хотя совсем недавновскрывала им упаковку. Волосы Бабани чем-то смахивали на волосы Медузии, хотя сМедузией она была не в родстве, да и вообще встречаться им не приходилось.

– Говорят, весной у многих психов случаютсярецидивы. По улицам начинают бродить табуны маньяков, – задумчивопроизнесла она.

– Бабань, уже почти май. А крыша едет вмарте, – сказала Ирка.

– А вот и не говори. Это у тебя в марте,а у меня она едет каждый день. Особенно когда все кидаются на явно неудачноеплатье, а самое удачное висит в сторонке и мечтает о моли, – произнеслаБабаня.

У нее было маленькое ателье в полуподвале,которое она любила называть «Дом мод имени меня». Кроме самой Бабани, в ее«Доме мод имени меня» работали еще две девчонки. Одна из них была страшнаяболтушка, а вторая все время болела, причем как-то так хитро, что ее никогда неоказывалось по домашнему телефону. Она всегда «вышла к доктору и еще невернулась». «Я больше люблю вторую. От нее уши не болят», – говорила Бабаня.

– Бабань, Меф хочет есть! – сказалаИрка.