деревенькой из рюмочек, салатиков и колбаски возвышался гигантский авианосец. Громада тем временем раскинула руки, как крылья, и начала читать:

— Номер два!

— Я тонкая и нежная пушинка…

Гарик схватился за голову и согнулся, издавая странные звуки и дёргаясь.

— Молчи, сволочь! — не оборачиваясь, сказала Фаня.

— Я тонкая и нежная пушинка.

Живу я в бескультурнейшем аду.

Сгибаясь под ветрами, как тростинка,

Наперекор судьбе бреду,

Бреду…

Бреду…

— Ну, как-то так… — завершила второй поэтический раунд Фаня. — Может, по полтинничку, солнце? А то как-то душа тоскует… — и обмахнулась.

— Потрясающе!.. — прослезившись, смотрела на большую во всех отношениях поэтессу Августина. — Ой, да, конечно! — спохватилась она, хватая бутылку и торопливо плеская (не очень метко) водку в исторические, хоть и немного захватанные, стопки.

Фаня тем временем слезла со стола, обнаружив поразительную ловкость и не смахнув ни грамма съестного.

«Я бы так не смогла…» — подумала Августина, но в силу некоторой абстрактности сознания после водоньки и шедевров, так и не поняла, чего же она не смогла бы — залезть на стол и читать стихи, либо слезть с него, не смахнув ничего. И решила, что это неважно. Потому что всё было грандиозно. Просто всё.

— Так! — вновь поднялась со стула Фаня. — Продолжаем! Мы же ж продолжаем?..

— Ну, конечно! Что Вы, Фанечка! Вы настоящая поэтесса! Ваши миниатюры — чудо! И Вы сама…

— Да ладно! Засмущала… Что же я, не знаю, что ли? — сказала Фаня, довольно глядя на Гарика, который в свою очередь, глядел на Августину с некоторым удивлением.

— Ты, дорогая, расскажи это всяким бездарям, которые гнобили мой талант там, и в упор не принимают здесь — горько сказала Фаня. — Нет, они, конечно, дали мне от государства денег на первую книжку. Мне хватило как раз на триста экземпляров… все воры и мошенники! Все! Потом я пошла к ним в это ихнее министерство и сказала… Я сказала: что такое? Мне надо продолжать творчество! Они говорят: а мы даём только на первую книжку. А дальше — делай, что хочешь!.. Они сказали, что у них только по Хайфскому округу стоит на учёте девять тысяч триста восемнадцать русских поэтов! Какое хамство, а?

— Какой ужас! — осуждающе сказала Августина. — Это просто свинство!

— Ну, да! — воскликнула Фаня. — Это такое ихнее кошерное свинство! Не дать поэту развиваться! Это евреи? Это сволочи!

— Как грустно… — повторила Августина привычную реплику. — А дальше?

Фаня: — А что дальше? Я им сказала, что я в гробу их видала! Была бы я Бродский — я бы поехала до Венеции. А я даже эмигрировать не могу, потому что этот восточный базар считается европейская демократия! Бляха…

Августина: — Я имела в виду, есть номер три? Ну, номер один и два я послушала. Это шедевры!

Фаня: — А то! Конечно, есть! Я пишу всегда дальше. Они не дождутся!

— Ну, что! — провозгласила она, оборачиваясь снова к Августине. — Продолжим?

Да! — ответила Августина, трепетно держа стопочку с поэтической водкой.

И дамы хряпнули. (Это одно из канонических определений, я тут ни при чём. А если немного нелитературно — так вся литература в данный момент сосредоточена в другой героине; я-то что — я просто рассказываю, как есть, и что было…).

— Номер три! — громко, очень громко объявила поэтесса. — Большая миниатюра!

— Это как? — опешила Августина. И перевела взгляд на Гарика, как бы за разъяснением. Но Гарик разъяснить не мог. Он как бы рыдал в кстати попавший под руку плед Цили, еле помахивая рукой в смысле «Нет-нет, не трогайте меня!».

— Там большая история, понимаешь?! Сильно более большая! За это миниатюра, с одной стороны, а с другой — совсем другой масштаб! В общем, слухай! — пояснила вместо Гарика сама автор. После чего взяла стул (а то Августина уже терялась в догадках, откуда прозвучит очередной стих, опрокинула его, уставила на него ногу и — разумеется — выкинула вперед длань.

— «Моё сердце и доверчивость»! — сказала она грозно.

Августина сжалась.

— Моё сердце и доверчивость

Всё чего-то ждали, ждали…

Через жалкие три месяца

Уже в загсе мы стояли.

Ах, зачем мы в эту очередь

Стали глупо и поспешно!

«Ты одна, а он — другой!» -

Жизнь сказала в ухо нежно.

И пошли мы на две стороны –

Ты в ХТЗ, а я в еврейскую.

Ты пошёл жить, как свинья.

А я — в пустыню иудейскую!

Фаня стояла, постепенно приходя в обычную кондицию, и опуская длань. Время шло. По лицу Августины текли две слезы. Одна с левой стороны, другая с правой.

— Вот… — сказала Фаня, с положенной авторской неуверенностью в совершенстве написанного.

— Как это прекрасно! Как объёмно! — сказала Августина несколько даже экстатически. — Я так всё это почувствовала! Так поняла! Фанечка, я только одно не поняла… а что такое ХТЗ?

— А… — сказала Фаня, безразлично и утомлённо обмахиваясь местным депутатом в газете на русском языке — ну, с одной стороны, это Харьковский тракторный завод… который, конечно, ни в чём не виноват… а с другой стороны, это тот хмырь, который вывез меня с Одессы в Харьков. Нет, это нормально?! Вывезти девушку с Одессы — с Одессы! — на район, который называется Ха! Тэ! Зэ!.. А?!

— Ну, да… Как-то так прозаично — расстроилась Августина. — Назвали бы как-нибудь романтичнее. Какими-нибудь «Берёзками»… Верхними, типа…

— Не. Берёзок там не было — покачала головой Фаня. — Там были только пьяные трудящиеся. Хотя, от ветра они тоже качались… А здесь, где я живу, конечно, не ХТЗ… Но в лучшем случае Житомирская область. Только с ракетами и бедуинами. Так мало того, что бедуины, ещё и везде наши. Как не уезжала из Харькова… Рыбонька, а что мы не пьём? Гарик, солнце моё, я что, тут одна должна за всё думать?! Налей девушкам уже!..

— Фаня! — решительно сказала Августина, созрев до судьбоносной мысли. — Всё! Будет! Хорошо!

— Ну… Так-то я, конечно, согласная — согласилась Фаня. — Хуже, чем на районе ХТЗ, уже не будет. Хотя… Здесь, в Израиле, большие перспективы — угрожающе добавила она. — О, здесь всё впереди!..

— Фанечка… — спросила Августина. — А вот… можно спросить? Что даёт вот этот поэтический импульс?.. Что навеяло?

— Ну — устало и величественно сказала Фаня — это очень сложные такие механизмы, если что… Восприятие поэта, то-сё… Конечно, это дело такое, что нужен иногда и конкретный импульс… А, ладно! Короче, колюсь: каждая очередная миниатюра навеяна каждым очередным конкретным мужем. Вот такая драма, понимаешь…

— Боже мой! — изумлённо воскликнула Августина. — Какая удивительная история… какая биография!.. Какое удивительное поэтическое решение!..

— И за это