— Сашенька, ну что ты завёлся? Сейчас приму душ и будемзавтракать. Все хорошо, не волнуйся.

Он тяжело вздохнул, насупился.

— Ты не ответила мне.

— А ты разве спросил о чём-то?

— Ма-ам! Ты не брала мою красную расчёску? — крикнула изванной Катя.

— Я не спросил, — Александр Осипович упрямо мотнул головой,— я попросил. Обещай мне, что ты не будешь в этом участвовать. Даже если тебяпригласят. Даже если станут уговаривать, ты откажешься. Категорически. Ну чтоты молчишь?

* * *

Убитую девочку звали Качалова Евгения Валерьевна. Неделюназад ей исполнилось пятнадцать. На тумбочке, у её кровати, ещё стоял букетподсохших белых роз. Пятнадцать штук. К вазе была прислонена открытка, копияизвестной фотографии: Мерилин Монро стоит на решётке Нью-Йоркской подземки ипытается усмирить свою юбку, вздыбленную потоком горячего воздуха. На обратнойстороне корявым почерком было написано:

«Дорогую любимую доченьку Женечку поздравляю с днёмрождения, будь всегда самой красивой и счастливой! Папа».

Внизу — дата и лихой росчерк подписи. Дмитрий ВладимировичСоловьёв машинально отметил, что автору поздравления редко приходится писать отруки, зато автографы он раздаёт в день по десятку, не меньше.

На письменном столе девочки в дешёвой бело-розовой рамке смишками и цветочками стоял портрет потасканного молодого человека. Впрочем,молодым его можно было назвать с большой натяжкой и только потому, чтоопределение «мужчина» существу на фотографии никак не подходило. Длинные жидкиекудри закрывали верхнюю половину лица, падали змейками на плечи. Из-под чёлкипохабно и томно глядели подведённые глаза. Пухлую верхнюю губу украшалитончайшие, словно тушью нарисованные усики.

Валерий Качалов, эстрадная звезда начала восьмидесятых, имелшестерых детей от разных жён. Женя была четвёртой его дочерью.

— Больше трёх лет он ни с кем не жил, — сказала Нина, матьЖени, — для него женщина после двадцати пяти — старуха. Нет, даже не старуха.Покойница. Мне тридцать три, так что я для него умерла восемь лет назад.

Застарелая, привычная ненависть к отцу Жени слегка притупилаеё боль. Соловьёв слушал, не перебивая.

На опознании она упала в обморок. В машине, по дороге домой,молчала. Во время обыска сидела, сложив руки на коленях, когда задаваливопросы, отвечала коротко «да», «нет» и всё время покачивалась, как кукла. Вней вообще было что-то кукольное. Соловьёв легко представил себе, что летдесять назад она выглядела как новенькая нарядная Барби. Ноги от ушей, осинаяталия, высокие скулы, кошачий разрез глаз. Сейчас напротив него сидела Барбипотрёпанная, в которую давно наигрались. Модельное изящество обернулосьнездоровой костлявостью. Волосы, от природы русые, волнистые, превратились вжёлтую тусклую мочалку. Много лет она жгла их перекисью и составом длявыпрямления, потому что его величеству Валероньке нравились блондинки с прямымиволосами.

Его величество когда-то нашёл её, десятиклассницу Нину, вподмосковном городе. Неважно в каком. Дыра, захолустье. Он был там проездом,дал всего один концерт в заводском Доме культуры и углядел Ниночку в толпепоклонниц.

Дома, в провинции, её красивой не считали. Слишком тощая,слишком длинная, большеротая. Она стеснялась своего шикарного роста,сутулилась, подгибала колени. Губы подкрашивала так, чтобы казались меньше. Ивдруг московская звезда Валерий Качалов, прямо со сцены, на глазах у всех,наклонился к ней, схватил за руки и выдернул из толпы, как цветочек с клумбысорвал.

— Господи, я чуть с ума не сошла! Он заставил меня стоятьрядом, целую песню. Он меня обнял за талию и шепнул: «Не горбись, дура!» Ятогда страшно удивилась, во-первых, что он такой маленький, мне по плечо, аво-вторых, что не поёт, только рот открывает и прыгает. Я же ещё ничего незнала про «фанеру». Он как бы пел и при этом со мной разговаривал. Когдакончилась песня, я думала — все, кончилась жизнь. Хотела рвануть со сцены,удрать, спрятаться в бабкином сарае. И знаете, я напрасно не сделала этого. Впрочем,тогда бы не было Женечки.

Она замолчала, уставилась на Соловьёва сухими глазами. Онакак будто проснулась после долгого наркоза. Дмитрий Владимирович испугался, чтосейчас она опять оцепенеет, начнёт покачиваться, обхватив плечи руками. Но нет.Потянулась за сигаретой.

— Позавчера Женя поехала к отцу. Думаю, вам надо с нимпоговорить.

— Обязательно, — кивнул Соловьёв и щёлкнул зажигалкой. — Онасобиралась ночевать у него?

— Да. Она обожает у него оставаться. Там праздник нон-стоп.Новые люди, тусовка с утра до утра. Весело, блин. А здесь, дома, — скука. Я еёпилю, заставляю заниматься. Я, видите ли, хочу, чтобы она не только окончилашколу, но и поступила в институт.

Соловьёв молча встал, прошёлся по маленькой чистой кухне,уставился в окно. Ему было тяжело видеть её глаза, тусклые и спокойные, словнонарисованные на мёртвой пластмассе. Напомнить ей, что никогда уже её Женя неокончит школу, не поступит в институт? Напомнить или нет? Она забыла осекционном зале, о мраморном столе, о проштампованной простыне, которуюприподняли слегка, чтобы показать ей лицо. Только лицо. Для опознания этоговполне достаточно. Нет, все отлично помнит. Просто ей так легче — говорить оЖене в настоящем времени. По-другому она пока не может.

— Врач там, на опознании, спросил, почему моя девочка такаяхуденькая. Я не сумела ответить. Мне стало плохо. А сейчас вам скажу. Женечканичего не ест, кроме яблок и зелёного салата без масла. Она хочет статьмоделью. И ужасно страдает из-за своего маленького роста. Ростом она не в меня,в папочку. Он метр пятьдесят семь. На сцене это не заметно, к тому жеспециальная обувь, с подпятниками. Неудобно, конечно, зато лишние трисантиметра. Плюс ещё каблуки, сантиметров пять, и того получается восемь.Знаете, когда он ушёл, я не сильно испугалась. Он оставил квартиру нам с Женей,вот эту. Она неплохая, правда? И денег давал. Иногда возвращался на пару дней,на неделю. Увидит меня на какой-нибудь тусовке, заметит, что я хорошо выгляжу,узнает, что у меня роман, и обязательно заявится, как кобелёк, лапу поднять,территорию свою пометить, блин. Правда, и это кончилось. Я для него давно неженщина. Трупешник. Нет, денежку, конечно, подкидывает. Не регулярно, ноподкидывает. В принципе, я сама зарабатываю. Учусь на курсах психологии и психоанализа.Уже есть своя клиентура. Господи, это он во всём виноват! Зачем, зачем я её кнему отпустила? Я ведь не хотела, как будто чувствовала! У неё контрольныегодовые, по всем предметам. Мы поссорились, я пыталась усадить её за стол,заставить заниматься. Орала, конечно. Она, знаете, когда мы ссоримся, молчит исмотрит. Это ужас! Я совершенно перестала её понимать.