Конечно, это не был рассеянный склероз.

Лечащий врач Майка прочел ему вслух письмо от невролога, у которого Майк обследовался. Да, именно так. Просто прочел вслух. Я даже не думаю, что он озаботился прочесть его предварительно самому.

«О, – сказал он с явным удивлением. – Здесь говорится, что у вас болезнь моторных нейронов».

Вот спасибо. Можно было ожидать, что в такой ситуации невролог сообщит диагноз лично или хотя бы напишет письмо самому Майку, а не его лечащему врачу. Или ожидать, что кто-то хорошо подготовленный, возможно, узкий специалист по этому вопросу, захочет преподнести такую новость со всей деликатностью и присутствовать при этом, чтобы ответить на множество неизбежных вопросов. Но нет. Все что получил Майк – неуклюжее и бездумное уведомление, как будто ему между прочим сказали, что завтра возможен дождь.

Майк позвонил мне рассказать новости:

– Еще не подтвердилось, но… в общем… Мне сказали, и я скажу тебе. Погугли, но не загугливайся.

– Моторных чего?

– Не провались в кроличью нору, когда будешь об этом читать, – картинка не из приятных.

Я кинулся к «Гуглу» и стал читать.

Это было ужасно. Ужасно до отчаяния.

Я был сражен. Неужели еще недавно мы думали: «Все что угодно, только не рассеянный склероз»?

Значит, болезнь моторных нейронов.

Майк был в полной жопе, и эта чудовищная реальность меня сразила. Я оцепенел. Вот что это значит. Еще два или три года Майка. Я думал: «Я не хочу этого дерьма. Не хочу этого дерьма в своей жизни, но оно уже в моей жизни. И оно изменит – уже изменило – всю жизнь».

Этот диагноз в одно мгновение разрушил все. Он был правдой, и ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что случилось. Я выпал из жизни, был в ужасе, на грани, постоянно был готов расплакаться, злился и просто не мог быть более потерянным.

Думал: «Это должен быть я, я хочу, чтобы это был я» – и эти слова постоянно крутились в моих мыслях. «Это неправда, но я точно не хочу, чтобы это был Майк».

Я сел в поезд, чтобы ехать домой, как в тумане, в вихре разрушающих меня эмоций. Сердце в груди бешено колотилось, а дыхание застревало в горле. Я не верил, что это происходит.

Со мной. С нами.

С моим дорогим, дорогим и прекрасным братом.

Позже в тот же день, 5 апреля 2012 года, в 18:12 вечера мы с Майком вдвоем стояли на подъездной дорожке перед моим домом. Остальные члены семьи – папа, мама, Лаура, Эдан и Стори – только что ушли после необычно сдержанной, очень «английской» светской беседы на удобные темы. Говорили практически обо всем, но только не о слоне в комнате – диагнозе Майка.

Там, на дорожке перед моим домом, мы больше не смогли этого избегать, так что заговорили. О том, как происходящее ужасающе, разрушительно серьезно. О том, что Майк не будет рядом с сыном, чтобы увидеть, как тот превращается во взрослого мужчину; не будет рядом с нами, когда он так нам нужен. Об Авориазе, теперь осознавая, что это никогда не повторится. О том, что болезнь украдет у него все, а его постепенно украдет у нас. Мы оба сломались и перестали контролировать себя. Мы обнялись и дали выход своим чувствам. Плакали навзрыд, изливая свою боль в слезах. Я держал в объятиях своего крутого, прекрасного, верного младшего брата, и мы чувствовали, какой ужас охватывает нас обоих. Это был единственный раз, когда мы открыто признали неизбежный факт. Майк умрет. И это случится скорее раньше, чем позже.

С той минуты я должен был оставаться сильным, хотя в душе я рыдал.

Моэл Фамау

Я на горе. На Моэл Фамау. Это самая высокая точка графства Флиндшир, в котором живу я и жил Майк.

Мы приезжали сюда побездельничать. Если свернешь с основной тропы, найдешь прекрасные места, где можно спрятаться. Мы зарывались в заросли, ждали, когда мимо будут проходить люди, и издавали странные птичьи трели, просто чтобы увидеть их смятение. А потом тихонько хихикали. Это уже не в детстве было. Честно говоря, это было не так давно. А когда мы переставали вести себя как дети, мы лазили по деревьям и искали золото. Майка восхищало валлийское золото, и он считал, что золото возможно найти и здесь, в окрестностях Моэл Фамау. Мы прочесывали ручьи в поисках кварца. Кварц – верный признак золота.

Я сижу под деревом в зеленой куртке Майка. Как всегда. Больше полутора лет я бываю здесь почти каждый день вне зависимости от погоды. Иногда разговариваю с Майком. Иногда просто сижу в тишине. В тех нечастых случаях, когда мне надо было уехать к Мэнди в Манчестер или еще куда-нибудь, я взял за правило приходить сюда перед отъездом, даже если это будет в шесть утра. Иногда я поднимаюсь сюда на пять минут, иногда на полчаса, иногда на несколько часов. Я приношу кофе, завтраки, обеды. Я побывал здесь на рассвете и на закате, утром, днем, вечером и ночью. И я сижу здесь, у дерева, на склоне горы. Иногда мимо места, где я тихонько сижу, проходят люди, но никогда меня не замечают, а я тогда вспоминаю, как мы с Майком изображали птичьи трели. И тихонько хихикаю.

Я на горе.

Потому что здесь развеяна большая часть праха Майка.

Майк очень хотел поехать на Мачу-Пикчу. Добраться туда было его мечтой. Когда он был болен, они с Лаурой смотрели передачу о Мачу-Пикчу по телевизору. Это была та редчайшая ситуация, когда он понимал, что существует что-то, чего он никогда не сделает, место, куда он никогда не попадет.

«Никогда нельзя знать, – сказала Лаура оптимистично. – Может, еще и получится». Но Майк знал, что не получится, и так и сказал. По крайней мере, не в этом физическом воплощении.

Майк не оставил никаких указаний о том, где он хочет, чтобы развеяли его прах, кроме Мачу-Пикчу. Я заказал маленькие урны, потому что знал, что есть и другие места, где он хотел бы быть. Но как семья, мы хотели, чтоб его прах был недалеко от нас, чтоб мы могли посещать это место. Несколько ближе, чем вершина Анд.

Моэл Фамау очевидно подходила больше всего.

Прошло несколько месяцев с похорон. Я забрал прах Майка у распорядителя похорон и некоторое время держал у себя дома, в свободной спальне, что само по себе странно. Мы дождались, пока мама вернется из