Я тяну время. Холодно, а вокруг люди. Люди с глазами. Люди, которые сейчас увидят меня почти голым. Но я должен. Для Майка. Все, что мне надо помнить: я сделаю что угодно ради Майка. Я не могу этого не сделать.

Я встаю в полный рост и стряхиваю с себя куртку. Склон неслабо заледенел. Если упаду, будет больно. Но болтаться тут без дела тоже смысла нет, так что я начинаю (хоть и медленно) съезжать вниз. А кто сказал, что я должен съехать на полной скорости? Никто, что и к лучшему, так как набрать скорость я просто не в состоянии. Не упади. Не упади. Все смотрят. Не упади. Почему я не ходил в зал? Не упади. НЕ УПАДИ.

И тут вдруг волнение проходит и все делается хорошо. Неважно, что я выгляжу по-дурацки в этих стрингах, что мой зад торчит на всеобщее обозрение на Альпийском морозе. Неважно, что я не Брэд Питт. Я чувствую, как губы сами растягиваются в ухмылке. Совсем неплохо. Ищу глазами камеры. Одна есть. Поворачиваюсь к ней и смещаю вес, рисуя на снегу пологую дугу доской.

«В задницу!» – ликующе кричу я, поворачиваясь к камере задом. Наклоняюсь вперед, чтобы остановиться перед камерой красивым крупным планом.

Выпрямляюсь. Ого, чувство потрясающее! Я чувствую, что освободился. Плевать, что я практически голый и на меня глазеет половина Авориаза. Я это сделал. Споткнуться на похоронах Майка (что было уже давно) – одно, да и в тот день все казалось нереальным. А это… это совсем другое дело. Именно так я буду себя чувствовать, выполняя оставшиеся пункты списка.

И я это сделал. Мне не хотелось. Мне очень-очень не хотелось этого делать. Но все оказалось не так страшно. Я могу выполнить этот список. Что там дальше? Я смогу это сделать. Без проблем.

Ага, ты все время это себе говоришь, Ройд.

Вниз по кроличьей норе

Именно во время поездки в Авориаз Майк понял, что что-то не совсем в порядке. Не то чтобы мы тогда много об этом думали, но возрастающее разочарование Майка от того, что ему трудно вставать на доску, рано или поздно переросло в серьезное беспокойство.

Вернувшись домой, Майк приложил все усилия к тому, чтобы разобраться, отчего его ноги и руки все больше слабеют. Он сходил к своему врачу, и вскоре после этого начались его скитания по бесчисленным медицинским светилам и обследованиям. Казалось, никто из них не мог поставить хоть какой-то вразумительный диагноз и у них не было даже смутной догадки, что может быть причиной подобных симптомов. Вместо этого его гоняли от одного специалиста к другому. Он ходил к врачам: неврологам, психотерапевтам и так далее. Пытался даже обращаться в частные клиники в надежде, что кто-то сможет хотя бы объяснить результаты многочисленных анализов, которые он сдавал.

Одна из многих и многих хреновых вещей, связанных с болезнью моторных нейронов, заключается в том, что нет отдельного анализа, который бы ее определял. Диагноз можно поставить только методом исключения всех остальных возможных недугов и заболеваний, которые подходят под описание. А значит, сделать тонну анализов. Так что мы не только были еще очень далеки от того, чтобы дать состоянию Майка точное определение, мы не рассматривали его действительный диагноз даже как возможность. Как, думаю, и многие, я слышал о БМН только в связи со Стивеном Хокингом. И разумеется, мы даже мысли не допускали, что у Майка может быть то же самое.

Все эти медицинские светила! Кажется, никто даже не попытался проконсультироваться с кем-то еще. Ответов не было, и от этого Майк был уже вне себя. Как, впрочем, и от того, что приходится снова и снова описывать свои симптомы новым людям, которым, казалось, не передали никаких записей из истории его болезни (либо они просто не стали их читать). Как бы то ни было на самом деле, впечатление возникало именно такое. Удрученный, он снова и снова возвращался к своему врачу, и спрашивал, к кому еще сходить, что еще попробовать. Эта система казалась такой неповоротливой. И при всем при этом ему давали такую таблетку, другую таблетку, разные лекарства, которые, как ему говорили, могли бы помочь. Но не помогали.

Майк обратился к интернету, с его легкодоступными и очень сомнительными в плане безопасности методами самодиагностики, и, за неимением никакого профессионального мнения, заподозрил у себя болезнь Лайма.

Либо это, либо такие странные косвенные последствия перенесенного год назад гриппа. А на следующей неделе…

– Я думаю, это может быть рассеянный склероз, – сказал он мне по телефону. Я в это время работал в Лондоне.

– Это не рассеянный склероз, Майк, – сказал я.

– Я думаю, возможно, он. Симптомы те же.

– Это не рассеянный склероз, – повторил я. В голосе Майка был слышен испуг.

Наш хороший друг, фотограф по имени Кит, умер от рассеянного склероза за несколько лет до того. Мы знали не понаслышке, через что он прошел, так что я понимал, что Майку страшно. Я сказал Майку, что даже если это рассеянный склероз (а это не он – я уверен, что у Майка не такие симптомы, как были у Кита), мы с ним справимся. С ним справляются. От него есть хорошее лечение. От него есть лекарства. Не всегда это смертельное заболевание. Я сказал, что все будет хорошо. Даже если это рассеянный склероз (а это не он), Майк получит все существующие от него таблетки. Это будет не раз плюнуть, но он не умрет. «Все будет нормально», – сказал я ему.

Сказать-то сказал, но, думаю, в глубине души я тоже встревожился. И, конечно, в то время я стал более заботлив по отношению к нему, хотя и на подсознательном уровне. Незадолго до этого он приезжал ко мне в Лондон, и мы пошли выпить с друзьями. Обычно Майк стоял у барной стойки, заглатывая шоты (как в Авориазе), пока не напьется в стельку. Теперь же он тихонько сидел в уголке и едва пригубил выпивку. Он чувствовал странную слабость в ногах.

«Я пойду домой с Майком», – сказал я остальным. И – спасибо им за это – они собрались и ушли с нами. Думаю, это было впервые, когда я по-настоящему почувствовал желание защитить его. В Авориазе я помогал ему подняться на ноги, но это было другое. Что-то было не так.

«Мы справимся», – пообещал я ему. Да, мы. Я буду рядом, чтобы его поддержать. Будь он проклят, рассеянный