Козлова если уж «выдаст тексту», как говорят на флоте, так выдаст тексту. Забудешь про молоко.

6

Выключен свет. Дежурная подняла штору, открыла форточку. Квадрат окна в нашем кубрике кажется дымным. Тишина. Большущая тишина. Это тундра. Дальние горы. Затаившиеся… Еще бы! На них не ступала нога альпиниста. Больно такие горы нужны альпинистам! Альпинист тщеславен, а горы невысоки.

Снег, снег, снег. Хоть дальний, а снег. Разве не слышно его дыхания? Вот что, должно быть, зовется спокойствием вечности… Отчего ж? Оттого, что холод? Тишина, тишина, тишина, большущая тишина тундры. Не раздается скрипов трамвая – здесь нет трамвая. Не прошуршат колеса грузовиков – какие ночью грузовики! Ничто живое не шагает ночью по этой равнине, на которой вырос город Полярный. Не видно птиц в высоком, широком небе, даже утром не видно, когда проснешься. Птицы – они не дуры. Зачем им снега, и снежные горы, и ледяное море? Есть тундры, где меж камней застыли остатки жизни. Птица все знает. Она – опытный путешественник… Мы живем у залива моря, открытого Баренцем. Так оно и зовется – Баренцево.

Там, где суда и отбросы с камбузов, – там взлетают и суетятся чайки, над пирсом, и камбузами, и незамерзающим ледяным морем, чье сердце – теплое течение Гольфстрим. Наша команда находится далеко от пристани. Нам не слышно шуршания воды, даже звуков прибоя о доски пирса. Война… В этот час выходят в море подводные лодки. Мы это знаем. Ночь Заполярья – это война. Война полярников. В час тишины воюет Северный флот.

Мы знаем, что от берегов отправляются в море истинные моряки на современных подводных лодках. В глубь моря!

В его холодную тишину.

По утрам они возвращаются.

Залп. Второй… Это значит – наши вернулись. Залп – один потопленный вражеский транспорт; два – два потопленных вражеских транспорта.

Наши девочки открывают окно и кричат вне себя: «Победа, победа!» Я тоже ору: «Победа!» Все машут платками, хотя мы так далеко от подводников, что они не слышат наших торжественных воплей, не видят развевающихся по ветру платков.

Двенадцатый час ночи.

Стонут в госпитале тяжело раненные… А в домах Полярного, похожих один на другой, идет своя жизнь. Подводники пишут письма… И врут, и врут… «Родная моя, сегодня мы ели яблоки…» Но ведь это нехорошо – лгать! Правда, очень, очень нехорошо? Играй, моя музыка, тихая музыка. Воскресенье. Наши союзники-англичане катаются на салазках, хохочут и, опрокидываясь, летят вниз с гор.

И вдруг один из них замечает меня и говорит громко: – Ах, ча́минг! «Чаминг» по-английски значит «очаровательная». Это я-то, я-то очаровательная?! Играй, моя музыка… Моя музы-ка… Му-зы…

В кубрике краснофлоток хозяйствует сон. Он одет в тельняшку. Здесь истинный моряк он один. Я и девушки не настоящие моряки. Мы – женского рода… Мы – всего лишь морская пехота.

7

Все мы, девушки, подававшие заявления на флот, не знали, что женщины не ходят по морю на кораблях.

Только мне одной, в обход всякой логике, приходилось впоследствии плавать на транспортах. По морю пешком не пройдешь – не так ли? А нашей группе следовало добираться от городка Полярный до Рыбачьего полуострова – до хребта Тунтури, где Северный флот держал уже много месяцев на сухопутье оборону города Мурманска.

Озеровский рассказывал, что в первый раз меня вообще не хотели взять вместе с ним на борт и якобы начальник катера, увидев меня, встал на мостик и пожевал краюшку черного хлеба с солью. Он должен был меня «обезвредить», хотя Озеровский клялся, что я не женщина и что «надо иметь масштабы»…

– Где ваши масштабы? – спрашивал его Озеровский.

А капитан жевал. Он ел хлебушек из патриотизма, чтоб благополучно доставить к Рыбачьему полуострову необстрелянным доверенный ему катер.

Нас было трое: капитан Озеровский, старшина-радист и я – переводчица. Я ехала на Рыбачий впервые.

Большие стеганые брюки, которые выдал мне Ламанов (ОТК), радист из жалости подпоясал на мне ремнем чуть что не под мышками.

– Великоваты. Что будешь делать. Ладно. Давай терпи…

Он тряхнул меня и подпоясал ремень еще повыше, еще потуже.

Уборной на судне не оказалось. Женщины на военном судне не предусмотрены.

– Великанова, – сказал мне начальник, – вы бы все же из скромности хоть сидели на одном месте… Нехорошо получается… Вас неохотно взяли на борт, а вы, вместо того чтобы проехать понезаметнее, носитесь туда и назад, как сильфида. Как вихрь. Под самым носом у капитана.

По морю, по морю шел наш транспорт. По морю незамерзающему, по морю, где теплое течение Гольфстрим. Хотя море здесь никогда и не схватывается льдом, но воды его – ледяные воды…