Каган что-то крикнул, но никто не понял ни слова. Женщина остановилась, посмотрела на своего господина и хозяина и улыбнулась. В ее улыбке чувствовалось тайное торжество. Она подошла к Аттиле и отправилась в большой синий шатер позади. Остальные жены — те, кто был моложе, красивее, еще мог выносить и родить ребенка — смотрели ей вслед. Затем они двинулись к новому шатру.

— Как зовут его первую жену? — прошептал Чанат Оресту.

Некоторое время Орест молчал. Потом с полуулыбкой ответил:

— Ее зовут Чека. Владычица Чека.

Когда спустилась ночь, она долго лежала на спине возле мужа, скрестив на груди руки. Лицо женщины покрылось испариной, а на губах играла улыбка, словно у юной девушки.

— О, великий шаньюй, — прошептала Чека, посмотрев на Аттилу с мольбой и широко открыв глаза. — О, мой великий господин, мой могучий лев, мой искуситель, мой неистовый вождь и завоеватель! Ты соскучился по мне за те последние несколько дней?

— Гм, — пробормотал Аттила, закрыв глаза.

Чека засмеялась.

Когда она проснулась через час, рядом никого уже не было.

…Кровь кагана бурлила. Время пришло, необузданные желания вырвались из-под контроля, неутолимая жажда покорить мир вновь не давала ему покоя. Безоружный, Аттила выехал в одиночестве на равнину, воздел руки к небу под звездами и стал молиться отцу Астуру, который являлся создателем всего сущего и наблюдал за жизнью внизу. В молитве Аттила ни о чем не просил: то, чего он хотел, у него сейчас было, а то, чего еще не хватало, должно скоро появиться.

Великий гунн закрыл глаза и улыбнулся небу. Лишь своей молитвой Аттила мог дотянуться до всесилия отца Астура, мог войти в серебряный свет, который бог создал даже до того, как сотворил землю из сгустка крови…

Он вернулся, прошел в женскую кибитку и позвал всех к себе. Среди них была девушка, спасенная из палатки Руги и отданная Забергану. Все еще со следами синяков, полученных от того изверга, бившего ее, она робко приблизилась к спасителю. И когда над восточной степью забрезжил рассвет, еще пять наложниц лежали на спине, сложив руки на животе. На их губах блуждали неясные улыбки. Они размышляли, носят ли в своем чреве сына нового кагана.

Аттила уже ушел. Той ночью удалось поспать два часа, и этого было достаточно — более чем достаточно. Сон делал его нетерпеливым.

— В могиле будет достаточно времени выспаться, — ворчал каган, выталкивая недовольного Ореста из-под одеял.

Сейчас, когда рассвело, они уже очутились на равнине, в дюжине миль от лагеря. Их кони по-прежнему неслись галопом, Аттила во все горло выкрикивал боевой клич. Орест трясся в седле и посмеивался над жестокой энергией хозяина. Впереди показалось и стало быстро передвигаться облако пыли — стадо сайгаков. Великий вождь, оскалив зубы, словно волк, был готов разорвать всех животных.

Он ждал тридцать лет, чтобы вернуться в свою страну. Странствовал по заброшенным лугам, полям и пустыням далеко на востоке, ссутулившись и наклонив голову, идя против летящего песка и невыносимого одиночества. Но один-единственный человек остался и прошел с ним через все это. Он не покинул бы его, хотя Аттила порой приказывал уйти — грубо, в лицо, велел убраться со своей преданностью. Орест остался рядом и шел по пятам, словно его собственная тень.

В одной скрытой от глаз долине, расположенной в нескольких сотнях миль в далеких Белых Горах (так рассказывали друг другу зачарованные сплетники, которые теперь называли Аттилу правителем), он создал разбойничье государство и взял мужчин себе на службу. И взял жен. Жены отправились снова на запад на его родину, на пастбища возле Понта Эвксинского. А мужчины, вероятно, все еще ждали своего предводителя далеко на востоке.

Теперь три десятилетия блужданий по пустыням закончились. Пора было действовать. Аттила не мог вернуться раньше, все племя отвернулось бы от нарушителя приговора. Отрезанный от своего народа, шаманов и богов, великий гунн ждал, пока завершится его, «предателя», срок изгнания. Теперь время пришло. Время вернуться к своему народу и бросить вызов миру, который недооценил и унизил его.

Аттила пережил насмешки и оскорбления, удары, избиения до полусмерти, молчание и презрение, как суждено любому человеку без рода и племени, не имеющего защитника или покровителя. Он, сын и внук вождей, был простым главарем у разбойников. Правда, мир несправедлив. Точнее, справедлив только для тех, кто обладает властью.

В то время как Аттила, некогда юноша с разбитым сердцем, выехал к своему народу, никто не поверил, что это действительно предатель. Но приговор, который был вынесен Ругой тем безоблачным утром, ясно свидетельствовал о воле богов. Никто не смел возразить. Если бы кто-то из племени говорил с Аттилой или втайне приютил его за многие годы изгнания и отвержения, он понес бы суровое наказание. Никто не нашел в себе сил нарушить запрет.

Теперь Аттила вернулся. То, как он жил долгое время один, без племени, в пустыне, лишь с молчаливым и недостойным доверия рабом-чужеземцем и таинственной семьей, имея лишь рваную одежду, оставалось загадкой. Несомненно, боги покровительствовали великому гунну, иначе выжить оказалось бы невозможно.

Существует много историй у других народов о сумасшедших правителях, оказавшихся в необитаемой местности и превратившихся в зверей. О царе ассирийцев Набухудоносоре, который, уйдя от своего народа, принялся поедать траву подобно быку. Его тело намокало от небесной росы, пока не выросли волосы, равные орлиным перьям, а ногти не стали походить на птичьи когти. Об одноглазом кельтском правителе Голле, бежавшим с поля боя не из-за трусости, а из-за навязчивой идеи о кровавой ярости, овладевающей людьми во время массового убийства. Я слышал отрывок из песни о преследовании Голла, много лет назад исполненной кареглазым кельтским мальчиком:

И вот брожу я по лесам

Под летнее жужжанье пчел,

Слежу, как осень в небесах

Листвою украшает ствол;

И как от холода зимой

Бакланы зябнут на камнях;

Брожу с косматой головой,

Пою, под рук летящий взмах.

И волк мой голос узнает,

За мной без страха лань идет,

И с зайцем мы два друга.

Листва кружит, они шуршат,

старые листья бука…

Аттила не был ни таким жалким царьком, ни никчемным героем фольклорных басен. Он сделался живой легендой для своего народа, легендой из плоти и крови. Правитель вернулся из пустыни, чтобы занять свое место среди людей. И мир признал его победу.

Завоеватели, вознамерившиеся покорить весь мир, безумствуют в молодости. Но даже если они доживают до старости, то остаются не менее нетерпеливыми, чем в юности. Когда Александру исполнился двадцать один год, он уже обладал лаврами победителя. В тридцать лет Ганнибал, не отступив перед опасностью, разрушил цветущий Рим, вступив в бой. И Цезарь горько сожалел, что не смог поставить мир на колени в том же возрасте.