вещи могут хранить память о моем сыне? О моем ребенке? Эти шмотки? Все в пакеты – и к помойным бакам. Память – не в тряпках. Она даже не в фотографиях. Нет, конечно, я не отнесла на помойку наши семейные альбомы. Конечно, это я буду хранить вечно. Но рано или поздно они тоже окажутся на помойке. Умру я – умрет и память.

Память – это я. И я пока жива.

Я не собиралась начинать новую жизнь. Это она догнала меня, ударила по голове что есть силы. Проломила мне башку. И из дыры дымной вонючей струйкой улетучились мои последние пятнадцать лет. Приходится начинать заново. Ну-с, Елена Васильевна, Леночка Феоктистова, с чего начнешь?

Я знаю, с чего начну. С ненависти и мести. Найти эту мразь – Волчицу, сожравшую моего ребенка. Поляков найдет ее. А я ему помогу. Он не знает, где искать. Тыкается носом туда и сюда, мечется бестолково, как заблудившийся щенок. А я знаю. Она здесь, в моем ящике, на одном из этих сайтов, населенных странными существами. Людьми? Я так думала. Теперь я думаю иначе: лишь существами, а не людьми. Нелюдями.

Открываю ноут, пальцы пробегают по клаве. Что-то останавливает меня.

Неверный ход.

В этой виртуальной толпе я не найду ее, не узнаю. Мне нужно что-то от нее. Что-то более значимое, более понятное, чем цифровой код. Но где взять?

Во Власьевой роще. Там, где эта дрянь нашла свою первую жертву.

Время? Сколько сейчас? Половина седьмого. Успею.

Автобус довозит меня до конечной остановки. Стеклянный павильончик, человек пять народу, они грузятся в опустевший салон. Автобус отъезжает – я остаюсь одна. Сюда шла Ира Поспелова в тот последний свой вечер. По мощеной дорожке от проходной водозабора. Не дошла. Теперь по этому пути иду я. Но в обратную сторону.

Вот здесь она свернула. Увидела что-то страшное. Кого-то. Ее увидела, Волчицу. И побежала.

От мощенной плиткой дорожки вбок отходит тропинка, достаточно просторная. Она ведет к старой, разбитой во время войны и так и не восстановленной часовне. Глухое место. Говорят, в незапамятные времена роща была посвящена Волосу, скотьему славянскому богу, или Велесу, змеевидному антагонисту Перуна. Если такой антагонист вообще был. Хотя как же без него: хороший – плохой, бог – дьявол, плюс – минус. Вечное единство двух противоположных начал. Но никто уже ничего не помнит. Домыслы напластовываются на домыслы, миф обрастает плотью слухов: «Вы слышали? Говорят, что…» – становится похоже на правду. Но в любом случае здесь было капище. Жертвы, кровь. А потом, когда христианская традиция, подмяв под себя древних богов, превратила Велеса в святого Власия, прямо на месте жертвенного языческого алтаря построили часовню.

И снова кровавая жертва. Новый круг.

Это она, Волчица, зубастая безмозглая нежить, начала его. Сколько еще в этом кругу? Поляков не скажет. Три? Четыре?.. Четыре, пять, вышел зайчик погулять… Скольких еще зайчиков она сожрала?

Я иду по тропе. Она постепенно сужается. Такое ощущение, что идти по ней пытались многие, протаптывали спешащими ногами. Потом тормозили, поворачивали обратно. Но некоторые продолжали двигаться дальше и, не дойдя до цели, тоже возвращались. Под конец тропинка стала едва заметной, я включила фонарик на смартфоне, начала светить под ноги, чтоб не сойти с тропы. Я была уверена: Ира бежала здесь. Вот она уперлась в заросли черных кустов. Рванула сквозь них? Или побежала кругом? Я сквозь переплетение веток не полезу, сверну, обойду по кругу, выйду к часовне со стороны спуска к реке.

Вот она, развалина. Пока добиралась, промочив сапоги, вылез месяц, целится мне в спину узким прищуром, закрыв один глаз. Все вокруг кажется черным, четко очерченным в белом прицельном свете. Подхожу к стене, касаюсь рукой шершавого кирпича. Здесь, где-то здесь она стояла, Волчица. Ждала, пока несчастная, перепуганная до невменяемости девушка выскочит из кустов на плешку перед часовней. Дышала, раскрыв пасть, выкатив язык. Слюна капала на снег. Как мехи, раздувались заросшие черной шерстью бока. Переступали от нетерпения крупные когтистые лапы. Нос жадно втягивал запах загнанной жертвы. В круглых глазах – радость, предвкушение убийства, достойного завершения охоты.

«Лена, это ты дошла до невменяемости. Какая Волчица? Ты всерьез поверила в этого оборотня? Здесь стояла женщина. Сильная, уверенная в своей силе, в своем праве на убийство, хищная и безжалостная. Женщина. Человек. Не волк», – говорю себе. И киваю в ответ: «Да-да, конечно, женщина, человек, я же не сошла с ума». Но вижу Волчицу. Огромную. Гораздо крупнее, чем полагается быть простой дикой зверюге. Черную в лунном струящемся свете. Способную мыслить и испытывать радость, даже восторг от убийства.

Я ее вижу.

В руины я не пошла и даже не заглянула. Побоялась. Чего? Побоялась увидеть, как она терзает свою жертву. Хватит с меня. Надо выбираться к дороге и вызывать такси. Надо домой. Я увидела достаточно. Теперь я знаю: когда встречу Волчицу, я узнаю ее – хоть в вирте, хоть в реале. Теперь она сидит у меня в башке. Ее затянуло в ту пробитую дыру, и дверка захлопнулась. Я поймала ее.

Теперь осталось поймать ее по-настоящему. Но это уже к Полякову.

Поляков

Пройти по следу

Меня посетила гениальная мысль: пожалуй, стоит самому пройти по следу Ганнибала. Не на компьютерной карте рассматривать места убийств, а самому там покрутиться. Зачем? А черт его знает зачем. Ясно же, что я там уже ничего не найду. Но надо, надо покружить там носом в землю, понюхать. Это я, само собой, в переносном смысле.

Будем плясать в обратном порядке. От места последней смерти – к месту первой. Что у нас получается? Дворничиха – балерина – вдова – девочка – лаборантка. Во дворе, где жила и погибла Валевская, я уже нагулялся, накружился. Теперь поеду на другой конец города, туда, где отдала концы балерина-пенсионерка. Черт, вечно какая-то тавтология в голове складывается.

Вышел из автобуса. До реки тут совсем ничего. Место не самое приятное, прямо город контрастов. По одну руку – новые высотки веселеньких расцветочек, обихоженные дворы с клумбами и детскими площадками, дорожки, красной и желтой плиточкой замощенные. По другую – стройка: забор бетонный, за ним краны своими жирафьими шеями ворочают, разбитая, вся в лужах грунтовка и бетонные плиты, наскоро брошенные под колеса «КамАЗам» на растерзание. Все серое или грязно-коричневое, унылое. И такое же унылое небо серой нашлепкой сверху.

Набережная почти такая же, как у моего дома: дорожка, кусты, скамейки. Возле одной из них