Но вот Кристофер Марш бережно высвободился из объятий жены и вместе с еще одним спасателем поднял тело. Они устало понесли его по дорожке к конторе начальника порта.

Питер обернулся и взглянул на Грету. Она смотрела на море, в зеленых глазах застыло какое-то странное выражение. Сейчас она выглядела не только необычайно красивой, но загадочной. Он понятия не имел, о чем думала в этот момент его личная секретарша.

* * *

Было это в конце января 1999-го. Через какие-то четыре месяца в городе Флайт случится еще одна скоропостижная смерть, только на этот раз причиной ее станет убийство. Хладнокровное, преднамеренное убийство, о котором еще долго будут говорить не только в этих местах, но и по всей Англии. Благодаря этому убийству все узнают, где именно находится маленький сонный городок под названием Флайт. Жену сэра Питера, красавицу и аристократку леди Энн, застрелят в ее собственном доме два вооруженных грабителя, а сын в это время будет прятаться в шкафу, всего в десяти футах от места преступления.

Щелканье фотоаппаратов, беспорядочные возгласы и вопросы репортеров — все смолкло, как только за сэром Питером и леди Гретой затворились двери суда Олд-Бейли. Охранники безразлично наблюдали за тем, как оба они выложили на стойку содержимое своих карманов и прошли через металлодетектор. Затем поднялись на два пролета по широкой лестнице и вошли в огромное помещение. На миг Грете показалось, что находятся они в главном вестибюле одного из итальянских вокзалов времен Муссолини.

«Мне предстоит путешествие поездом, — с горечью подумала она. — Именно мне, а не Питеру, и я никаким образом не смогу сойти с этого проклятого поезда. Идет он очень медленно, с остановками на каждой станции. Это по мере того, как свидетели будут давать показания, и все это время я не буду знать, чем закончится дело. Адвокаты, родственники, знакомые, репортеры, они будут входить и выходить, но в конце концов все сойдут с этого поезда. И я останусь в нем одна. Как было всегда. Одна. Совсем одна…»

— Как ты, дорогая? Что-то побледнела. Может, принести чего-нибудь?..

Она поймала на себе встревоженный взгляд Питера. И, словно очнувшись от сна, увидела, что стоит в центре огромного зала.

— Нет, ничего. Просто слабость. Вот и все. Находиться здесь — сущее испытание, верно?

— Да, унылое место. Все эти репортеры набрасываются на тебя, точно кровососы. Присядь на минутку. Скажи, когда соберешься с силами. Времени у нас еще предостаточно.

Они присели на одну из обитых кожей скамей, расставленных вдоль стен огромного помещения. На самих стенах — никаких украшений, не считая часов, которые остановились. Утренний свет просачивался в высокие окна сквозь пыльные сетчатые шторы.

Вокруг сновали люди. Судя по всему, барристеры. Длинные их мантии развевались на ветру, подошвы дорогих кожаных туфель постукивали по мраморному полу. Парики в стиле восемнадцатого века выглядели бы просто абсурдно, если б владельцы не носили их столь уверенно и привычно. Внезапно Грету охватило чувство полной беспомощности. Здесь она чужая. Как сможет она контролировать происходящее, если не знает правил? Она торопливо поднялась со скамьи. Если сидеть и ничего не делать, чувствуешь себя еще хуже.

— Пойдем. Надо еще найти комнату под номером девять. Ту, где нам назначил встречу Майлз.

Грета старалась подпустить в голос побольше уверенности, ощущения, которого ей так сейчас не хватало.

У лифтов собралась небольшая группа людей, Грета разглядела среди них квадратную фигуру сержанта Хернса, офицера, проводившего расследование. Тот тоже заметил ее и расплылся в улыбке, значение которой Грета так и не поняла. То ли он просто здоровался с ней, то ли выражал радость по поводу того, что видит наконец объект своего расследования в здании суда. Она не ответила, резко развернулась на каблуках и сказала мужу:

— Идем, Питер. Тут такая толчея. Давай поднимемся по лестнице.

Питер послушно последовал за женой. Он намеревался быть рядом с ней все время, хотя и знал: есть места, куда последовать за женой будет невозможно. Ведь на скамье подсудимых она будет одна. Одна будет давать показания, отвечать на вопросы. Одна, когда жюри присяжных объявит свой вердикт.

Он с напряженно-сосредоточенным видом потер морщинки на лбу, прикрыв лицо поднятой рукой.

* * *

В этот момент четырьмя этажами выше Майлз Ламберт, адвокат подсудимой, проходящей по делу «Ее величество королева против леди Греты Робинсон», покупал две чашки кофе в кафетерии, специально отведенном для барристеров. Одну чашку с молоком и двумя кусочками сахара для себя, вторую, чисто черного, без сахара, для своего оппонента. Джона Спарлинга, обвинителя.

Майлз Ламбер, шестидесяти шести лет от роду, был одинок. За сорок лет наряду с прочими успешными адвокатами он успел выпить море хорошего вина и съесть горы самой изысканной и вкусной еды, что отразилось на его внешности и комплекции. Лицо гладкое, цветущее, щеки розовые, круглое брюшко скрывает дорогой, пошитый на заказ костюм с жилетом и часами на золотой цепочке. Судебный этикет предписывал ему носить мантию-крылатку с туго накрахмаленным белым воротником в виде длинной ленты, но вне стен суда он был знаменит экстравагантными галстуками самых диких и разнообразных расцветок, а также платочками в тон, кокетливо торчащими из нагрудного кармана, ими он пользовался, чтоб вытирать пот со лба. И хотя в последние годы прозвище его поменялось с Грозного Ламберта на Грозного Старикана, в кругах, близких к юриспруденции, бытовало мнение, что, несмотря на свои шестьдесят шесть, Грозный Старикан находится в зените своей карьеры.

Блекло-голубые глаза Ламберта взирали на мир из-за полукружья очков в тонкой золотой оправе, и те, кто хорошо знал этого человека, говорили, что именно эти глаза — ключ к пониманию характера Майлза. Маленькие, но так и пронизывают насквозь, и, если внимательно присмотреться, можно заметить, что чем спокойней и задумчивей становятся эти глаза, тем веселей становится сам Майлз. Словно они, эти глаза, не имели никакого отношения к громкому неудержимому смеху и экстравагантным его жестам. Они смотрели отстраненно и внимательно, точно выискивали какую-то слабость, ждали удобного момента, чтоб воспользоваться ею.

Джон Спарлинг отличался от Майлза Ламберта кардинально и почти во всем, и это при том, что оба они были весьма успешными юристами, примерно одного и того же возраста да и одеты были почти одинаково. Спарлинг был высокого роста, в сравнении с ним Майлза можно было бы назвать просто коротышкой, он был тощ, а Ламберт толст. Очков он не носил, и большие серые его глаза холодно взирали на мир поверх длинного, с орлиной горбинкой носа. А вот рот, напротив, был маленький, с тонкими ровными губами, и говорил он медленно, тщательно обдумывая каждую фразу и вопрос. И еще всегда выдерживал паузу после того, как свидетель отвечал на этот самый вопрос, словно для того, чтоб дать жюри присяжных понять, какого мнения он об ответе. Ему явно нравилось напоминать жюри присяжных о том, что им следует забыть о жалости и сострадании и целиком сосредоточиться на поисках истины. Враги Спарлинга неустанно твердили, что самому ему не было в том необходимости, он еще в юном возрасте распрощался с такими чувствами, как жалость и сострадание.