— Старые липы есть в сквере. В них даже осколки со времен войны застряли. — Дочка взяла со сковородки недоеденный кусок мяса и начала жевать. — Мам, тебе идет сидеть у койки раненого бойца. Признайся, это ты его сковородкой анфас приложила?

— Алина!

— Давай его к липе отвезем. Я бы посмотрела, как они болтают. Вы, дядя, встанете?

— Утро! Я выпила! Какие липы? Я с ума сойду, — заныла Ирма. — Что за наказание… хотела просто провести вечер, так суши сломались, мужик сломался… вечер сломался.

— Жизнь сломалась, — наставительно сказала Алина. — Жизнь у тебя, мам, сломалась давно. Все плохо. Рыдай.

Наконец витязь полностью пришел в себя. Протянул руку, взял запястье Ирмы. От этого касания по коже пробежал яркий короткий ток, женщина вздрогнула. Твердая теплая ладонь лежала на ней без похоти и кокетства. Просто держала.

— Извини, если нужны извинения. И подавать, и принимать помощь — наука. И иногда и то и другое непросто. За такое не извиняются, но уж если надо — извини. Ты ошиблась в своих ожиданиях на сегодня. Я сожалею.

— Ладно, — нервно сказала Ирма. — Гость все-таки.

— И долго он будет у нас… гостить? — равнодушно спросила девчонка, наливая виски.

— Три… Три дня.

Ирма не оставляла бойфрендов на ночь. Этого изначально хотела приютить на денек, потому что экзотика, потому что порода, красота и эта чарующая странность. Но теперь… теперь…

— Да и как его выгонишь? Он документы потерял. Беженец украинский, представляешь?

Беспомощное вранье.

Тайтингиль встал, не придерживая того, чем был наскоро укрыт, сбросил и флисовый плед. Положил кулек с полурастаявшей брокколи, завернутый в окровавленное полотенечко, на стеклянный стол с бронзовыми лапами.

Пошел к окну — будто неведомая сила тянула его туда. Вон из душной тесноты этого ненастоящего мира.

Алина перестала жевать, Ирма смотрела на витязя.

— Во! — громко сказала девушка. — Беженец! Я сейчас расческу принесу. Долг платежом красен.

Пальцы воина скользили по ручкам, изучая. Нащупал, понял — распахнул окно. Тяжело выдохнул. На самом горизонте едва заметно светало.

Тем временем Алина вернулась с табуреткой, которую использовала возле книжных стеллажей под потолок, и парой разных расчесок — с частыми зубцами, с редкими. Подставила к Тайтингилю лесенку-табуретку, встала.

Он дышал, вдыхал рассвет, а девушка разгребала длинные золотые пряди, закрывающие шею, плечи, спину, ягодицы. Ирма, сидя на табуретке, смотрела — не дыша.

Вдруг Тайтингиль вытянул руки, и из городского пространства, из редеющей темноты, появились бабочки. Ночные — бражники и мотыльки, такие, которых горожанки Алина и Ирма и не видели никогда. Штук двадцать — они облепили кисти и запястья воина, трепеща крылышками.

— Да, здесь есть леса, — сказал Тайтингиль. — Есть липы. Есть та жизнь и та красота, которая понятна мне. Но… Я преодолел недозволенный рубеж. Для меня — недозволенный. Этот мир не рад мне. Но я ищу путь для своего народа. Буду искать, пока разрешит драконий камень. И уйду гостем, не став своим.

— Красота, — сказала Алина. — Непонятно, но здорово. Косу тебе заплести, как Аленушке?

Мутная, тяжкая хворь почти полностью отпустила Тайтингиля. Он снова сделался собой — чуткий, мудрый воин, ощущающий приближение врага наперед и неизменно готовый с ним биться. Ощущающий врага.

У витязя Нолдорина возникло странное чувство, что на него посадили — помимо бабочек, которыми с ним заговорила израненная, застроенная земля, — опасного паука…

Эльф тряхнул длинными, теперь гладко расчесанными золотыми прядями. Морок пройдет. Надо к месту силы. К липам.

Повернулся к девушке — она ойкнула. Ее голова благодаря табуретке-лесенке пришлась чуть выше его лица. Пару секунд так и смотрели друг на друга — нагой эльф с волосами ниже ягодиц и мокрая разрисованная девчонка с торчащими во все стороны полурасплетенными косичками и с расческами в обеих руках.

— Благодарю, дева.

— Внизу волос нет… бреешь? — невпопад спросила Алинка.

— Что за мир? — невесело усмехнулся Тайтингиль. — Ты можешь думать о чем-то ином… дитя? Спасибо за заботу.

Бабочки вспорхнули разом и улетели.

Витязь расправил плечи, огладил себя по бедрам, будто хотел привычно уложить ладонь на рукояти меча.

— Алина, ступай, смой с себя краски, смени одежду и отправляйся спать. Ирма, тебе достаточно твоего крепкого вина. То же самое. Умыться, спать. Все, что возможно, я поясню завтра.

Голос его прозвучал так, будто меч был на поясе, и полный доспех с изображением розы, и узкий стяг с силуэтом сокола на тонком древке над головой.

— Ты распоряжаешься? — вскинулась Ирма.

— Кто-то должен.

Женщина раскрыла было рот — спорить, утверждать хозяйское право, но… Время было под утро, и слова эльфа были правильны, рациональны. Десять минут обычной суеты — остатки еды в холодильник, бутылку закрыть; Алинка вымылась и пошла стелить постель в гостевой комнате. Ирма автоматически сделала дела, без которых ей, как хозяйке, не спалось бы.

— А утром поедем любить липы! — напоследок объявила Алина, втыкая наушники, и, зевая, ушла к себе. — Липы! Ну, чувак, с приветом… Но хоть не скучно.

Не глядя в глаза витязю, женщина показала его постель.

И ушла, запахиваясь в короткий шелковый халатик без застежки.

Тайтингиль не обольщался — лечь и заснуть, славно и крепко, не вышло бы.

Здесь — не вышло бы, да.

Закрыв глаза, он тут же спохватывался и раскрывал их снова — тьма за веками полнилась Врагом. Что-то тут было, в этом мире, чего он еще не нашел своим чутьем, к чему не привык, но неизбывно опасное, ужасное, налитое лютой черной мощью. Бдительно следящее за ним. Эльфу казалось, что он снова пробирается выжженными Морумскими Пустошами, не смея снизить бдительность ни на секунду.

Закрывал глаза — и его тянул в пропасть за златые волосы огненный демон, пересекая шею черным клинком.

Лежа в душистом, чистом полотне, в удобной, хоть и коротковатой постели, Тайтингиль не слышал, как рвется сквозь сжатые зубы его собственный голос. Он закрывал глаза, проваливался в зыбкое марево дремы и тут же просыпался — и стонал, пока к нему возвращалась ясность. Он стремился расслабить тело, спину; успокоить взволнованное пространство, пояснить себе необходимость сна: как перед боем, когда волнению нет меры, но нет и места. Пытался привыкнуть к ядам и запахам, насыщающим все вокруг. Но даже лечь удобно никак не получалось.

В какое-то из пробуждений эльф ощутил — одеяло возле него поднимают. Вдоль него скользнуло другое тело — женское. Снова пахнущее сложными, небывалыми ароматами. Уже знакомыми.