- Я те дам, девок, ахальник! – звонко засмеялась Елизавета, грозя мужу кулаком.

К ночи, а точнее под утро, императрица становилась женщиной и позволяла себе говорить с Алексеем без этих всех придворных правил и ему дозволяла быть мужем, а не подданным.

*……….. * ……….*

Хотилово, 17 декабря 1744 г.

А через два дня была баня. Меня, несмотря на все возражения медикусов, поволок за собой рослый, насколько это возможно рассмотреть в мужчине, с красивым лицом, первый не любовник, но фаворит императрицы. На все возгласы врачующих меня медиков о ненужности бани, Алексей Григорьевич отговаривался, что те, мол, сами говорят о полном выздоровлении наследнике и что он точно не заразный. Вот пусть немчура, к слову среди четырех медикусов были два русских, не лезет в обычаи, в коих, по причине своего скудоумия, не ведают.

Я знал, почему ранее Петр Федорович так ненавидел баню. Причина крылась в том числе из-за стеснения своего тела. Я сильно стыдился не совсем пропорционального телосложения и тем более, ранее болезненного причинного места. Теперь же стыдиться не стал, но… какой же я не складный. Вроде бы лицом даже вполне симпатичный, но имел ужасно узкие плечи, тонкие, как тростинки руки и ноги. Из очень спорного истинно мужеского – выделяющийся живот. Однако, тело можно было подправить тренировками, правда работы тут не на один год. А так и вполне себе. Киношный образ меня, такого низкорослого, не соответствовал действительности, как раз таки с ростом все было нормально, как и с причинным местом [по свидетельствам современных исследователей, рост Петра Федоровича был выше среднего].

Баню я перенес плохо. Помню, как до попадания на больничную койку я, Сергей Викторович, любил русскую баню, да и сложно было не любить, когда именно в ней часто заключались важнейшие сделки. Тогда я отлично переносил жар, но не теперь.

Однако, Алексей Разумовский был доволен. Он даже, на радостях, что я загнул матерную конструкцию на русском, ополовинил графинчик, видимо, с водкой.

- Матушка простит меня, когда узнает, как ты лаешься по-русски. И где только научился? - приговаривал фаворит, снова наливая водки, держа в левой руке двузубую вилку с наколотым на нее соленым груздем.

*……….. * ……….*

Хотилово, часовня, 18 декабря 1744 г.

На следующий день после бани, тетушка прислала за мной человека, чтобы тот сопроводил на вечернюю службу в местной церкви. Хотилово вряд ли когда-либо до сегодняшнего дня видело такое представительство в своей небольшой деревянной часовеньке. Графья, князья, наследник и сама матушка-императрица ютились в ветхой, маленькой сельской церкви, службу же вел епископ Псковский Симон Тодорский, который не поехал с моей невестушкой в Петербург, а остался в Хотилово, готовясь отпевать раба божьего Петра Федоровича.

Перед службой Симон подошел ко мне и с интересом осмотрел, как будто ища подвох.

- Мне сказывали, сыне, что ты стал истово молиться. Что стало причиной сих перемен? – спросил выкрест из евреев Симон Тодорский.

Я знал, что соврать епископу было сложно. Он сам крестился уже в сознательном возрасте, бывши до того иудеем. Много где и кому пришлось доказывать бывшему «жиду» свою праведность и истинную веру. И тут молящийся голштинец, который Бога душой не принял, а прошел православное воцерковление по политическим причинам, под нажимом императрицы. Провести Тодорского будет «задачкой со звездочкой» и придется играть, истово веря в то, что говорю.

- Отче, - обратился я к священнику. – Вам и поведаю. Боюсь я говорить, чтобы не сочли лжой. Видел я свет яркий и Пресвятую Деву Марию-Богородицу и пролился внутри меня свет и понял я, что сила в православии.

- Сие явление повинно с иными отцами православной церкви судить. И ты отменно говоришь на русском языке, отрок, - сказал Симон, но после перекрестил и подал руку для целования. - Храни тебя, Господь, но тетушку и иных не пужай, я сам императрице скажу, что нужно. Но на исповедь жду, да и опосля причаститься нужно.

Во время разговора с Симоном Тодорским я использовал максимальный «покер фейс», чувствовалось, что это человек тертый, обвести вокруг пальца не получится, поэтому «включал» детское недоумение и стеснение, чтобы не выдать внутренне взрослого человека. Взрослеть нужно быстро, но не моментально. А еще я действительно поверил, что без божественного проведения в моей судьбе не обошлось. Может быть вера в то, что к моей судьбе прикоснулись божественные силы, и внесла некую лепту в то, что из меня не стали выгонять бесов сразу.

На службе, где я был под пристальным вниманием части двора, что остался с государыней в Хотилово, стоял по правую руку от императрицы и крестился с очень внимательным и одухотворенным видом. Хотелось посмеяться, пошалить, изобразить книксен у иконы, но себя, Петра Федоровича, я задвигал подальше. Когда же ко мне, сразу после службы, подошла императрица, сзади за ней очень быстро выстроилась очередь из желающих высказать мне поздравления в связи с чудесным избавлением. Причем многие люди мне показались искренними. Действительная радость придворных от исцеления наследника во многом была связана с тем, что появлялась возможность отпраздновать рождество в Петербурге, а не носить траур по мне. Если наследник выздоровел, то находится далее в скучном и крайне аскетичном Хотилово двору уже не нужно. К слову, был двор в сильно урезанном виде – те, кто не сильно-то и обласкан государыней посчитали подобное проявление преданности императрице окном возможностей. Вот и ютились в крайне скромных избах, когда их хозяева с малыми детками ночевали в холодных продуваемых скотниках.

- Свадьбу играть летом станем, нечего тянуть. А то и девка перезреет, да и мать ее долгов еще больше наберет, - громко произнесла императрица и прилюдно поцеловала меня в лоб, я же поцеловал ее руку.

Пока я абсолютно не понимал важность каждого слова, взгляда, движения элемента платья Елизаветы Петровны. Не считал важным и ценным вникать в расклады при дворе. Сергей Викторович недооценивал такие нюансы, как и самих людей вокруг. Ну, а Петр Федорович и раньше жил в своем мирке и воспринимал только тетушку, да собутыльников.

А на следующий день, с самого утра, Хотилово быстро вновь превращалось в захудалое село, два имеющихся трактира собирали последнюю сверхприбыль, лейбкирасиры лихо, несмотря на тяжесть своей экипировки, взбирались на