Он еще не знал, как вырвется из темницы, но знал, что обязан это сделать, потому что никто из торжествующих ныне победителей не должен вернуться в степь. Нельзя, чтобы они рассказали, как легко достаются победы над глупыми русичами.

Словно подбадривая его в этих намерениях, к вечеру следующего дня в одно из окошек темницы, прорвав воловий пузырь, затягивающий узкое отверстие, неожиданно влетел нож, причем неплохой. И рукоять удобная, да и само обоюдоострое лезвие достаточно длинное, не меньше пятнадцати сантиметров.

Неизвестный доброжелатель ухитрился даже привязать к рукояти кусочек бумажки. На ней было написано лишь одно слово: «Берегись». Чего или кого именно беречься, сказано не было, но Константин и так понял. Да чего тут не понять, коли сам Ярослав Всеволодович в Киев пожаловал.

Поначалу, добравшись до места, Ярослав решил устроить судилище. Однако для этого необходимо было собрать всех князей, оставшихся в живых. Точнее, не всех, а только тех, которые в своем горе непременно отдали бы голос за самую суровую кару. Братьев Ингваревичей и Вячко, ссылаясь на то, что они уже как бы и не совсем князья, а так – подручники, можно было бы не приглашать вовсе.

Словом, поддержка Ярославу была бы обеспечена, но он боялся не дожить. Если после схватки под Коломной он скрипел зубами, но продолжал неистово тянуться к жизни, если после Ростиславля он тоже быстро оправился, то ныне было совсем иное.

Он и сам чувствовал, что долго не протянет. Видать, и впрямь татарские сабли да стрелы задели что-то жизненно важное в его теле, а может, просто накопилась усталость. Не зря ее в народе зовут смертельной. Бывает, оказывается, и такая. Но, скорее всего, одно наложилось на другое и слепилось так, что только смерть разнимет. Сил у него оставалось – он это хорошо чувствовал – только на месть, а вот на жизнь – увы.

Да тут еще княгиня масла в огонь подлила. Кто ее за язык дергал? Сама встряла, не спросясь.

– Ныне же из поруба князя Константина выпустить надобно, – заявила твердо.

– Чтобы он меня самого в узилище вверг? – Лицо Ярослава негодующе искривилось.

– Ратные люди, кои уцелели да за тобой в Киев прибежали, сказывали, что те, кто вас побил, прямиком сюда идут. Не боись, – презрительно усмехнулась она. – Константин прежде всего о Руси думает, так что не до тебя ему. Он первым делом со всей своей силой на них пойдет. Если ты его немедля выпустишь, то мы успеем.

– Что успеем? – не понял Ярослав.

– За стенами отсидеться, – пояснила Ростислава. – А там и Константин придет с ратями. Уж он-то им спуску не даст, – и пригрозила: – Если сам не выпустишь, то киевляне подсобят, но тогда уже не надейся на его милость, – а в довершение еще и припечатала веско: – Вспомни Всеслава Полоцкого![160]Хотела-то она как лучше сделать, думала, что этим напоминанием поторопит мужа с решением и он испугается, а получилось…

В первую очередь Ярослава возмутила та уверенность, с которой княгиня заявила, будто рязанец непременно побьет татар. Значит, все те, что под Калкой были, – воробьи бесхвостые, включая его самого, а он – орел.

Во вторую же – мысль о киевлянах в голову запала. В городе и впрямь стало неспокойно. Некоторые жители уже спешили отплыть куда подальше, продавая задешево все имущество, лишь бы избавиться от лишнего груза. Но это те, кого здесь ничто не держало, они-то как раз были не опасны. Угроза таилась в других, в тех, кому придется отбиваться от степных орд. Крамольные разговоры среди них уже ходили, а от разговора и к делу перейти недолго.

Ярослав и без напоминания Ростиславы хорошо помнил о том, что случилось с Всеславом Полоцким. Сыновья Ярослава Мудрого, которые приходились Всеславу двухродными стрыями, захватили его обманом, когда он, не подозревая подлости, приехал к ним на переговоры в Смоленск. Захватили, привезли пленника в Киев и посадили в поруб. Год он там просидел. Потом же, когда половцы разбили киевского князя Изяслава и подступили к городу, жители по бревнышку разметали тот поруб, освободили Всеслава и усадили его в Киеве на великое княжение.

Говорят, события повторяются. Может быть. Во всяком случае, эта старая история и впрямь походила на нынешнюю. Только в этот раз все было гораздо хуже, потому что Мстислава Романовича не надо даже сгонять с престола – об этом позаботились монголы, отправив его на тот свет. Сейчас в Киеве отцовский стол занял его сын Андрей, но с него, если замятня начнется, – проку мало. Уж больно он робок и нерешителен.

«Эдак я и не доживу до светлого дня, – мрачно подумал Ярослав. – Ну уж нет. Погоди, проклятый. Вначале ты сдохнешь, а уж потом пусть будет так, как господь рассудит».

Свою ошибку Ростислава поняла сразу. Достаточно было заглянуть мужу в глаза, в которых черным вороном затаилась смерть. Заглянула, прочла и в страхе отшатнулась, кляня себя на чем свет стоит за неосторожные слова. Однако говорить Ярославу ничего не стала – уж больно закаменело его лицо. Таким оно было, когда он после бегства из-под Липицы приказал умертвить ни в чем не повинных новгородских купцов. Тогда Ростислава поглупее была – встряла, а что толку. Кроме синяка на левой скуле так ничего и не добилась.

«Все равно раньше ночи он никого в поруб не пошлет, – рассудила здраво. – Значит, время есть».

Времени ей и впрямь хватило. Она и записку успела написать с остережением, и нож метнуть, пока верная Вейка стражникам зубы заговаривала. Даже сама чуток возгордилась – с первого раза в узкую щель ухитрилась попасть. Правда, и расстояние было в сажень, не больше, но все равно приятно.

Дверь поруба на этот раз отворилась в неурочное время. Если бы не проржавевшие петли, которые в очередной раз неистово взвизгнули, то Константин не успел бы спрятать недавний подарок, а так у него вполне хватило времени на то, чтобы засунуть его под соломенный тюфяк.

«Что это? Освободить пришли или…»

Додумывать князю не хотелось, но пришлось. Да и незачем себя обманывать. Освобождают при свете солнца, убивают – при луне. Исстари так повелось. К тому же люди с такими страшными и глумливыми рожами никого не освобождают. Первый из вошедших и вовсе удивительным образом смахивал на длиннорукую гориллу, особенно своей нижней челюстью, резко выпяченной вперед, и лбом, скошенным назад чуть ли не по диагонали.

Второй был симпатичнее, хотя и ненамного. В руках он держал толстую свечу. Оба были без кольчуг, зато с мечами.

Лезть под тюфяк за ножом Константин не спешил, просто уселся так, чтобы он был рядом – только руку сунь и все. Чуть дрожащими от волнения пальцами расстегнул пуговицу на вороте рубахи, чтоб ничто не стесняло движений. Ну, кажется все. Осталось улучить момент.

Но вошедшие рассудили иначе.

– Испугался, – насмешливо протянул похожий на гориллу. – Не боись. Наш князь с тобой словом перемолвиться хочет.