И будет книга долго нетленной, и очень многие, пусть даже не очень добрые, люди будут жалеть тебя, будут грустить о том, что могло у тебя быть да не исполнилось, будут оттаивать сердцами.

— А на что мне их жалость, если меня к тому времени все равно давно уж не будет?

— Не говори так, уважаемый из уважаемых, никто не знает: где мы есть и — когда? Мы, люди, видим только мираж знания, а подлинное знание имеет один лишь великий Аллах… Прости меня, я старый человек, мне было сто лет, когда я жил еще в Шемархане, а с тех пор много воды утекло. Я больше не задерживаю тебя…

Туман рассеялся. Григорий, выйдя из юрты и вдохнув свежего речного воздуха, подумал, что он спал от дьявольского чада и дыма и ему приснился странный сон. Зря потратил целое состояние на басурманский чай и табак. Что могут знать выжившие из ума скоморохи?

Григорий сунул руку в кисет, куда он положил подаренный стариком бронзовый браслет. И гнев охватил Плещеева, ибо браслет тот обратился в круглую засохшую каральку собачьего дерьма. Вернуться? Набить предсказателю рожу? Но рука на такого древнего старца не поднимется. Дудочки зеленые! Кальяны! Пропади они пропадом!

Все в этот год было странно. Ночью в небе появилась хвостатая звезда, была долго, потом улетела. С неделю белки шли через великую реку Тому, скакали по пашням и через посады, хоть бери их руками.

Это, говорили знающие люди, к великому гладу, большим смутам, к мору. Попы в церквах принимали явки от казаков и крестьян, но и у детей боярских явки брали, заверяли все печатями и прятали в ларцы вместе с церковными бумагами.

Было в иных бумагах писано против Щербатова, а в иных — против Бунакова. Пятница не суется вперед четверга. Бумаги в церковных ларях хранят людские обиды и мысли. Кто будет истину искать, тот сюда обратится. Тут не пропадет.

Кучерявый, русобородый воевода Бунаков службу правил толком, жалованье казакам платил сполна, ясашных зря не обирал, не обсчитывал. Про него уж не скажешь, что в царстве слепых и кривому честь. Наш!

Однако если человека упекли в тюрьму, так он вовек не забудет, кто это сделал. Если у человека хоромы пограбили, у женки его серьги из ушей с мясом вырвали, не забудет он того по гроб жизни. Дети боярские на Бунакова зуб имели, большой зуб. Да только пока его в поповской шкатулке спрятали. Придет наше время!

Ясашные тоже разные. Князец Изегельдей думал так: Щербатой самим царем был назначен, а Бунаков выбран казачишками и прочими томскими людишками. А кто — старше?

Изегельдей ночью пробрался ко двору князя. Приедут из центра подьячие, будут считать, чем меньше в доме пушнины найдут, тем и лучше.

Князь Осип проявлял военную хитрость. Выходил с кувшином вина к казакам, стоявшим в карауле возле ворот, садился на лавочку:

— Вам служба, казаки, спать не дает, мне — обида, стережете меня аки ворога. Берите стаканы, погреемся…

А в это время с другой стороны двора княгиня Аграфена да княжич Константин тюки через тын бросали. Людишки Изегельдея по-рысьи исчезали во мраке.

Но не все люди племени были верны Изегельдею. На другой день двое к Илье Микитичу пришли. Изегельдейка, мол, отправил Оськину пушнину да письмо для царя с холопами своими. Теперь они бегут тайными тропами до самой Обы-реки.

Призвал Бунаков Григория. Поедешь? А Григорий уже чувствовал, что томит его безделье, а тут и дело само нашлось.

Переправились через Тому, углубились в таежные дебри. Отряд затерялся среди стволов.

Предавшие Изегельдейку Тогурма да Апса и вызвались быть проводниками. Григорий взял в свой отряд Бадубайку, Ваську-Томаса, Дашутку — рыжую шутку да глухого Пахома.

— Мало! — сомневались проводники — Изегельдей — не просто мурза, он колдун большой. У него и отец, и дед — все шаманами были. Хочет — делает гром, хочет — шлет туман.

— У нас один Бадубай за десятерых сойдет, — отвечает Григорий, — он, как наестся да гунет, так половина тайги провалится. А Дашка под Кузнецком мою крепость от целой армии спасла. Так что — не пропадем.

В это время над его ухом стрела свистнула. Оглянулся — никого. Стрела в дереве дрожит. Подскакал Григорий, выдернул ее из сосны.

Наконечник был позолоченный в форме шайтана. А ведь известно, что такие наконечники нехристи используют, когда хотят войну объявить.

Бадубайка, увидев стрелу, сказал, что он возвращается домой, он вовсе не желает идти к духам, он желает есть, пить, любить женщин и дышать воздухом.

— Ты трус! — ругал его Григорий.

— Я не трус, — отвечал он, — но я не прозрачный богатырь, через которого можно смотреть как сквозь воздух.

— А что это за богатырь такой?

— Такие рождаются в нашей тайге раз в двести лет. Это когда женщина беременеет не от мужчины, а от духа осенних ветров. И тогда этот человек бывает во время боя прозрачным, как воздух, стрела пролетает сквозь него, не причиняя ему никакого вреда. После боя он снова делается как все, — сидит, ест, пьет. Живет, как все.

А я не прозрачный. Меня уже дважды ранили стрелами, да еще стрелы эти были с отравленными наконечниками. Я сам вырезал их ножом из руки, да сам высосал яд с кровью. Потому я живой.

А ведь я недаром — князь. Меня с детства учили воевать. Меня ставили на поляне и стреляли в меня тупыми стрелами, а я должен был вовремя увернуться от стрелы и заслониться щитом. Потом меня учили стрелять и попадать в маленькие кедровые шишки. Я хороший боец, и все равно меня уже дважды в моей жизни ранили. Но стрела шайтана — это верная смерть. Надо повернуть отряд обратно, нас и так мало.

— У нас есть огненный бой! — напомнил Григорий. — Вообще, веди себя как мужчина, как князь.

— Ты не знаешь наших колдунов. Воины Изегельдея уже напились сока мухоморов, стали кровожадными, как росомахи. И еще я знаю, что князь Осип дал Изегельдейке огненную палку. А его воины в тайге движутся как тени, бесшумно. Они идут тише, чем падает на землю осиновый лист.

— Пуганая ворона и куста боится. Сколько слов ты потратил из-за того только, что у тебя кишка тонка, чтобы воевать.

— Я не трус! — упрямо твердил Бадубайка. — Но ты любишь громко ходить, любишь жечь костер. Тебя они будут видеть, а они для тебя в тайге всегда будут невидимы. И они победят. Они нападут на нас сонных. Так ведь погиб и великий воин Ермак!

— Ну, Бадубай, тогда ты будешь нас охранять, когда мы будем ложиться спать.

— Нет, нет! Меня нельзя ставить в караул, я могу уснуть, меня всегда вечером клонит в сон, я с детства — такой, — быстро заговорил Бадубайка.

— Мы тебя назначим в караул вместе с Дашкой, уж с ней ты точно не уснешь! — пошутил Григорий.

В это время несколько лесин упало на тропу, по которой ехали путники. Кони поднялись на дыбы и заржали.