Спать ложились в три смены, к очку параши постоянно стояла очередь, но Хафиз умывался и справлял нужду вне всякой очереди, а спал, когда хотел.

Так прошел день, потом другой. Не теряя надежды, Хафиз ждал. Молча, упорно. Однако о нем словно все забыли: не вызывали на допросы, не приходил адвокат, хотя других арестантов выводили и на встречи с защитниками, и на допросы или очные ставки. Это вносило хоть какое-то разнообразие в тюремную рутину. Но гражданина Бенхана Евлоева не тревожили ни следователи, ни оперативники, ни защитники.

Никто из обитателей камеры не передал ему привета с воли, не шепнул условного слова. И все же Хафиз продолжал ждать, хотя в его душу уже начали закрадываться мрачные подозрения.

Под вечер староста сел играть со своими шестерками, и тут к нему подкатился один из прихлебаев. Воровато оглядываясь, он начал что-то жарко шептать на ухо старосте, тот кивнул, поощрительно похлопал наушника по плечу и как ни в чем не бывало продолжил игру.

Хафиз наблюдал за ними с презрительным равнодушием — какое ему дело до мышиной возни мелких уголовников, волею злосчастного случая оказавшихся вместе с ним под замком на ограниченном пространстве камеры? Никому из них не приходилось участвовать в таких крупных делах, какими занимался на воле он. Пусть не он держал там банк, пусть ему отдавали приказы, однако время шло, и Хафиз медленно и верно продвигался все выше по криминальной лестнице и, следовательно, получал все большие и большие деньги.

Как ни странно, он не испытывал никакой ненависти к менту, задержавшему его в бомбоубежище, — тот делал свою работу и в злополучный для Хафиза день сделал ее лучше, чем сам Хафиз. Сам Аллах велел уйти, а он попался, словно глупый мышонок, и зачем-то начал стрелять в подвале, вместо того чтобы тихо скрыться в бомбоубежище и потом выбраться через запасной выход, расположенный чуть ли не за квартал от склада.

Да что теперь толку корить себя или ругать ментов? Надо ждать, когда подаст весточку Сергей Сергеевич.

Утомленный полным бездельем, жуткой духотой и нервным напряжением, Хафиз незаметно задремал, тяжело втягивая широкими ноздрями густой, спертый воздух камеры.

Разбудили его непонятные звуки и громкие голоса. Он приоткрыл глаза и увидел, что в очереди к параше начался скандал. Парень в грязной синей майке наседал на коренастого крепыша, который, как заводной, повторял одно и то же, отпихивая противника:

— Уйди! Уйди!

Развлечения в этом заведении были редки, поэтому высоко ценилось любое зрелище, способное хоть как-то развеять серую скуку бытия подследственных.

Хафиз сел и загадал: подерутся они на радость сокамерникам или нет? Пока дело не зайдет слишком далеко, староста останавливать их ни за что не станет — победитель подвинется на одну ступеньку вверх в неофициальной, зато очень четко разграниченной и жестко соблюдаемой иерархии камеры, где каждому отведено свое место. А побежденный скатится вниз: как везде и всюду в жизни, слабому здесь конец!

Конечно, есть тут отдельные индивиды, не принадлежащие к блатным, но сумевшие хорошо устроиться. Они покупают себе блага, вернее, их покупают им родные или дружки на воле, щедро делая подношения всем, начиная от начальства и кончая последним контролером, а также передавая роскошные «посылочки» томящимся в неволе. Отсюда американские сигареты, копчености и многое другое. Да и изоляторы стали далеко не те, что раньше! Все меняется, в том числе и тюрьмы.

Тем временем крепыш и «синяя майка» достаточно распалились, чтобы начать объясняться с помощью рук. К немалому удовольствию зрителей, в драку немедленно ввязались еще несколько человек — одни были приятелями затеявших выяснение отношений, других задели, и они горели желанием наказать обидчиков, а третьи дрались от скуки.

Староста бросил игру и, сидя на нарах, наблюдал за свалкой: людской ком катился от параши у двери к окнам. Вот его мотнуло туда, где расположился Хафиз, и он ногой отпихнул слишком приблизившихся драчунов, не желая, чтобы и его задели.

Вдруг кто-то крепко схватил его за волосы — нет, не из дерущихся, а сидевший сбоку на нарах — и резко дернул, прижав голову к плечу. Хафиз сразу вспомнил, как примерно подобным же образом обманул его оперативник в бомбоубежище, и быстро перехватил чужую руку, намереваясь вывернуть ее и с хрустом переломать пальцы, дабы более никому было не повадно…

Но в этот момент его словно стегнули по напряженной шее тонкой, докрасна раскаленной струной. Сразу бросило в жар, а потом сердце сжало леденящими тисками. Холод быстро побежал по всему телу, делая ватными и непослушными руки и ноги, мутя рассудок и застилая мраком глаза. Что с ним, отчего он стал слабее младенца и почему ничего не видит?

Хафиз хотел закричать, но не смог. Кто-то толкнул его, и он свалился с нар на пол, цепляясь за реальность последними проблесками угасающего сознания.

Людской ком, казалось, намертво сцепившийся в жестокой драке, немедленно рассыпался и отпрянул в стороны, с жадным любопытством и брезгливостью разглядывая валявшееся на полу залитое кровью тело с сонной артерией, перерезанной бритвой.

— Зови контролеров! Врача! — громко распорядился староста, хотя прекрасно видел: Хафиз мертв. И тихо добавил, обращаясь к подручному: — Писку[2]затыри!

Пусть теперь здесь все перевернут вверх дном, отыскивая виновного, старосты это уже не касается: он выполнил переданный с воли приказ любой ценой убрать нацмена по фамилии Евлоев. Ослушайся он, и убрали бы его, а кому охота отправиться раньше срока на встречу с архангелами?

Зато теперь, когда все сделано, старосту не забудут. Ведь кроме официальной есть незримая власть, и еще неизвестно, которая из них сильнее. Уголовник был твердо убежден: все решают как раз те, у кого в руках сходятся тайные нити — дерни за них, и официальные представители власти запляшут так, как нужно…

Жуков подвинул поближе телефонный аппарат и набрал номер, который помнил наизусть. Он вообще предпочитал никогда не делать никаких записей — они при неблагоприятном повороте событий могут обернуться против тебя, — а держал все в памяти. Потом, когда миновала надобность, он приказывал себе забыть, освободиться от ставшей ненужной информации, и послушная память убирала ее до поры до времени на дальнюю полочку, чтобы при необходимости вновь выдать по первому требованию.

Когда-то он потратил немало усилий, развивая в себе такие способности и совершенствуя их, но теперь не жалел об этом — значительно удобнее и безопаснее держать секреты в голове и знать, что они не пропадут, чем доверять их бумаге.

Видимо, его звонка с нетерпением ждали, поскольку ответили сразу:

— Вас слушают!

— Добрый день, — поздоровался Иван Андреевич. О том, что номер телефона, с которого он звонил, может засечь модный в России определитель, он совершенно не беспокоился: здесь стояла отличная импортная аппаратура, отсекавшая любые подобные попытки и готовая немедленно подать сигнал тревоги, если разговор прослушивался, и автоматически прервать его.