на крупные осколки на глазах своей души. А затем собрать его заново, пока лёд не растает и вернуть себе.

— Что за сказку ты мне плетёшь? — Эсфирь резко поднимается с места.

Изморозить два сердца ещё невозможнее, чем убить родного брата. На это уйдёт десятки лет… Но, что такое десятки лет по сравнению с вечностью?

— Я лишь делюсь с тобой тем, что слышал сам, разве нет? — Румпель растягивает губы в дьявольской улыбке. — Второй способ куда страннее. Нужно вырвать сердце своей родственной души, обратить его во прах. Затем вырвать собственное и поместить внутрь пары. Тогда образуется связь, сильнейшая, способная создать искусственное сердце в груди Избавляющегося.

— Но? Здесь оно так и напрашивается, — напряжённо проговаривает Эсфирь.

— Но связь при этом остаётся. Чего не сказать о памяти, того, кто запускает заклятье. Он напрочь стирает свой рассудок до чистого листа — это плата. Тогда тот, кто принял сердце Истинной пары, может довести дело до конца. Перевести энергию души во что-тоболее выгодноедля себя. Опережая тебя, снова скажу, что это вычитал в томике: «Заклятия сердца». У короля такой есть.

«Хаос, он просто издевается надо мной!» — Эсфирь прикрывает глаза, пытаясь разобраться со шквалом информации, свалившейся на неё. Было ли хоть слово правды в этом потоке?

Она переводит взгляд на улыбающегося Румпельштильцхена:

— Да и с чего тебе интересоваться родственными душами? Любовь давно покинула миры. И это я про любовь «вообще», — он неоднозначно дёргает бровью, стаскивая со спинки кресла плед и закутываясь в него.

Эсфирь же наоборот расстёгивает верхние пуговички камзола от духоты, поражающей её тело. Она, смерив Румпельштильцхена холодным взглядом, уже собирается подняться, как его старческий голос пресекает попытку.

— Дочери Ночи оставили для тебя послание. На дне кружек. Прочитай, раз уж пришла досаждать меня глупыми вопросами и сказками.

Эффи недовольно фыркает, поднимаясь с места. И это она-то рассказывает ему сказки?

Она ещё раз смеряет его взглядом, замечая, что старик изучал её с той слепой заинтересованностью, с которой наблюдают за умирающим тараканом.

— Что-то не так? — раздражённо дёргает бровью Эсфирь.

— Когда плакать будешь — пророни слезу на землю. Но только одну, не больше, иначе подпишешь себе участь, которой не хочешь. И на костёр раньше времени не спеши.

— Совсем обезумел, старик?

Но ответа на вопрос нет. Румпельштильцхен лишь возится в кресле, поудобнее укутываясь в плед, пока Эсфирь подходит к одиноко-стоящему фарфору. Остатки чаинок образовывали буквы.

Ведьма сглатывает, плотно стискивая зубы. Ржание лошадей с улицы заставляет сердце сорваться на галоп. Эффи оборачивается на Старожила, что дьявольски улыбается ей в ответ, выгибая бровь.

Он знает. Он всё знает. Он слышит, как стучит её сердце.

«Нет. Нет. Невозможно. Это невозможно! Спокойно, это лишь иллюзия от жары!»

Эсфирь возвращает взгляд на дно кружек. Дыхание перехватывает. Всего девять слов — девять дней для успокоения души.

Сначала в глазах вспыхивает яростный огонь, что способен заживо сжечь родных братьев, повинных за вмешательство в связь родственных душ. Но мысль об их убийстве порождает следующую — коварную, безмерно сладкую — убив их, она освободится от Видара. Абсолютно точно освободится, ведь их с королём сердцасвободныот любви.

«А свободны ли?» — ведьма дёргает плечами. — «Абсолютно. Так свободны, что убийство одного из братьев может стать решением её проблемы. Вернее, освобождением».

Эсфирь плотно стискивает зубы, гоня непрошенные мысли вон. Но те, пробившись в мозг, назойливой мухой теперь напоминали о себе каждую секунду.

Оставшиеся две фразы отрезвляют. Да так, что руки начинают трястись. За спиной довольно усмехается Румпельштильцхен.

Ей предсказали смерть. Не ведьмовскую. Вполне себе человеческую. Традиционно ведьм сжигали, чтобы их души успокаивались в Пандемониуме, душам Верховных и Чёрных Инквизиторов — даровалось Вечность и посмертие — вечная жизнь после смерти. Поэтому каждый одарённый не боялся смерти, зная, что после неё получит намного больше, нежели при жизни. Поэтому Верховные и Чёрные Инквизиторы не считались со Смертью, упиваясь собственным могуществом с полна.

Но здесь… Эсфирь чувствовала и (что хуже) знала — ей предписана могила. Демонова могила с самым, что ни на есть, реальным гробом. Её лишили уверенности.

Маленькая фарфоровая слеза падает прямиком в последнюю чашку, расцветая в ней солёным малюсеньким цветком камелии.

«Ауры маркие

Любовию яркою!

Камелии рост

В могиле борозд…»

33

Дорога обратно оказалась напряжённой. Эсфирь ни разу не заговорила, даже взгляда не подняла на Видара. В те редкие секунды, когда ему удавалось перехватить блуждающий взгляд — он хмурился, подмечая, что ведьма бродила в лабиринтах собственного рассудка, не различая окружающего мира.

Оставалось лишь слушать топот копыт. Но Видар даже радовался такому стечению обстоятельств. В эти минуты ему казалось, что всё вернулось на правильный путь: неприязнь к ведьме, натянутое молчание меж ними и желание поскорее вернуться в замок, чтобы избавиться от её общества.

И,казалось, всё хорошо. Но раз через раз Видар всё равно оборачивался, окидывая ведьму настороженным взглядом. А, задержавшись в мыслях на имени, думал, почему она выглядела так, будто за время разговора с Румпельштильцхеном потеряла самое дорогое в своей жизни. Хотя, Видар не знал — было ли ей действительно что-то (или кто-то) по-настоящему важен.

Эсфирь сильно закусывает губу, смотря на величественную спину. Король с магнетической грациозностью держался в седле. Палящее солнце оставляло отблески на ядовитых волосах, а цвет глаз, в те редкие минуты, когда он поворачивался на неё, поражал глубиной.

Цепь событий перемешалась в голове одной непонятной кашей: пробуждение родственных душ, становление Советницей, всплывшая правда о правителе Первой Тэрры, подчинение Третьей, исчезновение старшего брата, предложение руки и сердца, вскрывшийся обман братьев и… предсказанная смерть без Вечности и посмертия.

От безысходности хотелось выть истерзанным зверем.

Глаза Эсфирь сверкают безумным огнём. Нужно бежать. Сейчас. Прямиком к границе, а там исчезнуть в лапах человеческих елей. Нужно всего-то бросить всё на самотёк.

Эффи снова скользит взглядом по спине короля, а он, словно почувствовав, тут же оборачивается, едва вздёрнув левую бровь. Ведьма плотно сжимает губы, демонстративно отворачивая подбородок в сторону. Она краем глаза замечает холодную усмешку, что так кстати коснулась его губ и послужила ушатом ледяной воды.

Если она сбежит, то не сможет порвать связь. И тогда сведёт в могилу не только короля, но и всю страну, и что важнее — саму себя. Эсфирь косится в сторону королевского сада, за которым густой стеной прорастал лес. Там, в тени плакучих ив пролегала граница с людским миром. И на секунду кажется, что рядом с тем местом сигнальные ракеты пускают, мол: «Давай, беги к нам! Мы