поводья, стараться не выдать Старожилу бешеный страх лошадей. О виртуозном игнорировании короля приходилось только мечтать.

Видар демонстративно выдыхает, закатывая глаза, тем самым возвращая ведьму в реальность, где он стоял у лошади дольше положенного с вытянутой рукой.

Эсфирь еле разжимает руку, вкладывая её в тёплую ладонь Видара. Король самодовольно усмехается.

«Знаешь, долбанный ты альв, если бы здесь были люстры — тебя бы уже точно ничего не спасло от судьбоносной встречи», — фыркает про себя ведьма, пока Видар помогает ей.

Румпельштильцхен хитро щурится. Несколько глубоких морщин образуются на лбу. Самый острый слух Халльфэйра слышал бешеное и мощное биение двух связанных сердец.

— Во имя Хаоса, Пандемония и Пандемониума, — Эсфирь чуть склоняет голову, обращаясь к Старожилу, одновременно с этим исполняя древний ритуал выражения уважения: указательный и средний пальцы касаются левой ключицы, правой, а затем губ.

— Ты там шевелишься, девчонка? — На лице Румпеля появляется недовольная мина, но в глазах горит уважение.

Старожил скрывается за дверью.

— Ты что собрался меня ждать всё это время? — по пути роняет Эсфирь.

— Бросить тебя один на один с лошадью — великий соблазн. Но твой король сегодня великодушен, — сардонически улыбается Видар.

— Мой король — придурок, — шепчет себе под нос ведьма.

Видар не сдерживает победной улыбки, пряча её в резком повороте головы.

Только скрывшись за дверьми домика, ведьма осознаёт, какназвала Видара, находясь в трезвом рассудке.

Внутри стояла духота. Эсфирь с непривычки задерживает дыхание. В последний раз такой жар она чувствовала лишь в Пандемониуме.

Она бегло оглядывает жилище, отмечая, что в отличие от точно-выверенных грядок и идеальной кирпичной кладки — здесь царил самый настоящий хаос: повсюду книги, перевёрнутые ящики, куча, нет, даже, несметное количество всякого барахла и огромный камин во всю стену — собственно, источник пекла и жара. На столике стояли четыре чайных чашки.

— Часто принимаете гостей? — стервозно дёргает бровью Эсфирь.

— А отчего же не принимать? — щурится старый альв.

Он осматривает её с головы до пят оценивающим взглядом. Эсфирь источала силу, как и говорили его недавние гостьи — Дочери Ночи.

— Я полагаю, что за разговор с тобой нужно заплатить?

— Думаешь, что можешь потянуть мою плату? Присядешь?

Старожил медленно расхаживал вдоль дальнего окна. Эсфирь послушно садится на диванчик, не сводя взгляда со старика. Ей стоило бы сконцентрироваться и почувствовать, как он напряжён, но ведьма видела лишь недовольство и хмурость альва.

— Что нужно? Золото? Ведьмы?… Защита? — перечисляет Эсфирь, замечая, как Румпельштильцхен останавливается, сверкая хитрым взглядом.

— Когда придёт время, ты воздашь мне сполна? Пойдёшь на такую сделку? Тебе же нечего терять?

Эсфирь медленно облизывает губы, подкусывая левую щёку изнутри. Она аккуратно переводит взгляд на стену, за которой, по её расчётам, находился Видар. Что может попросить старик, у которого есть всё? Деньги, власть, юных извивающихся ведьм? Эсфирь может дать ему всё, что он пожелает.

«Глупо утверждать, что можешь дать ему всё. Он знает это, Эффи. Но не один он виртуозен в лазейках, так ведь?»

Она резко переводит взгляд на альва.

— С удовольствием, — уголки губ ведьмы чуть дёргаются в лёгкой полуулыбке.

— Быть может, тогда задашь вопрос, безумная ведьма?

Эсфирь закатывает глаза. Из них двоих на грани с безумством, скорее сам альв, чем ведьма.

— Только если ты прекратишь отвечать вопросом на вопрос.

— Да будет так? — Румпельштильцхен весело подмигивает ведьме и усаживается в кресло напротив, ловко закинув худые ножки на подлокотник.

— Как разорвать родственную связь?

На домик Старожила наваливается тягостное молчание. Слышно, как на улице, фыркают лошади, а Видар похлопывает их по бокам.

Румпельштильцхен крепко сжимает губы, оглядывая ведьму потемневшим взглядом.

— Ни что не совершается без жертвы, дитя, — его голос видоизменяется. Насмешливые нотки прохиндея-старика исчезают, а вместо них появляется опасная сталь и чернота, заволакивающая сердце ведьмы. — И жертва эта — тяжёлая ноша для связанного, как гласят старейшие предания.

— Хватит сыпать загадками.

— Ты же уже достаточно знаешь? Для нашего мира всё началось с братоубийства. Каин избавился от Авеля. Шагнул прямиком в пекло. И вышел оттуда с нами. Его народом. Ошибки со временем не прощаются, безумная ведьма. Даются шансы, чтобы их исправить. Вот и нам дали шанс. Любовь вступилась. Подарила чёрным существам светлое, искреннее чувство. Но завещала, что исчезнет в тот момент, когда история повторится.

— В смысле повторится? Разве не ревнивый альв стал причиной проклятия Любви? — брови Эсфирь сводятся к переносице.

— Там действительно были и ревнивый альв, и прекрасная альвийка и даже твой маржанин. Но также был иещё один— тот, кто запустил проклятие. Умерли предназначенные не от разрыва сердца. Разрыв сердца — это сказка для таких, как ты. Старший брат маржана, узнав о родственной связи младшего решил проучить его, замыслив убийство родственной души. — С губ Эсфирь слетает едва различимый выдох. — Но младший был проворнее, догадливее и… быстрее. Он убил старшего брата, тем самым осквернив другой дар Любви — братскую любовь. Связь родственных душ практически полностью разорвалась, но не исчезла, потому что нельзя перестать любитьпо щелчку. А маржан с альвийкой любили друг друга, пусть благодаря связи, но любили. Настолько сильно, что, порвав её — любить не перестали. И казалось, наоборот, их чувства стали сильнее. Они решили сбежать. Ревнивый альв настиг их. Умертвил их и себя, поклявшись, что и после смерти будет гоняться за ними, а нагнав, терзать до изнеможения.

— Братская любовь… — Тихо шепчет Эсфирь, стараясь успокоить сердце, сорвавшееся на галоп.

Она резко поднимает глаза на Старожила, сильно сжимая ладони в кулаки. Ногти больно впиваются в ладони, словно стараясь отогнать от себя всё услышанное.

— У тебя ведь тоже два брата? До сих пор живых… — хитро щурится Румпельштильцхен. — И, должно быть, Генерал Узурпаторов знает об этом.

От осознания ведьма бледнеет. В глазах застывает самая настоящая безысходность. Освобождение её души не шло ни в одно сравнение со смертью братьев… Тем более, когда всё это и вовсе могло не сработать.

— Есть ли другой способ? — голова Эсфирь раскалывается от внезапно накатившей боли.

— А, что, думаешь, что связанныедействительно любят друг друга, чтобы удержать связь?

— Ты снова задаёшь мне вопросы, — угрожающе протягивает Эффи.

— Есть только два способа, — хмыкает Румпельштильцхен. Он резко меняет положение, делая вид, что собирается рассказать тайну Мироздания. — Оба связаны с потерей сердца.

Эсфирь пододвигается к нему.

— Оба весьма сомнительных. Поговаривают, что если изморозить два сердца до ледяного равнодушия, отказаться ото всех эмоций, радостей и улыбок, то они покроются коркой плотного льда. А когда этот самый лёд затрещит в радужках глаза, нужно лишь вырвать своё сердце и разбить его