осталась одна. Сад укутала непроглядная тьма. Тенистые кипарисы как будто горестно причитали. Охваченная ужасом и мучимая жгучим раскаянием, я затерялась среди них. Меня охватило умоисступление. Под ногами словно разверзлась земля, и я вот-вот была готова рухнуть в бездонную пропасть. В таком прискорбном состоянии пребывал мой дух, но вдруг сквозь густые ветви я разглядела свет факелов, которые несли отцовские слуги. Процессия внезапно остановилась. Кто-то вышел из толпы. От радостного предчувствия сердце мое забилось быстрее. Шаги приблизились, и в неверном печальном свете, который так похож на здешний, я увидала Калилу.

– Милая Зулкаис! – воскликнул он, перемежая слова поцелуями. – Как будто целая сотня лет минула с тех пор, как я, послушный воле отца, покинул тебя. Я сразился со страшнейшим речным чудовищем. Но чего бы я только не сделал, ведь в награду мне пообещали целый вечер, который я проведу лишь с тобой! Пойдем же! Насладимся этим временем сполна. Затеряемся среди деревьев. Будем, сидя в зеленом тайнике, с презрением слушать шумные звуки музыки и танцев. Я велю принести шербет и сласти, пусть нам накроют на мягком мху возле маленького порфирового фонтана. Твой прелестный лик усладит мой взор, а приятная беседа будет развлекать до самого рассвета. Потом мне, увы, снова предстоит погрузиться в мирскую суету, метать проклятые копья и отвечать на вопросы ученых мужей.

Калила говорил так быстро, что я не могла вставить ни слова. Он увлек меня за собой, и я едва ли сопротивлялась. Мы прошли через рощу к фонтану. Мне вспомнилось, как Шамела осуждала мою привязанность к брату, речи ее против моей воли глубоко запали мне в душу. И я едва не вырвала свою руку из его ладони, но тут в свете лампад, которые зажгли на бортике фонтана, увидала в воде отражение его прекрасного лица, его большие глаза, повлажневшие от любви, и этот образ пронзил мое сердце. Благие намерения, мучительное раскаяние – все это сменилось совершенно иными чувствами. Я присела рядом с Калилой и, склонив голову ему на грудь, дала волю слезам. Увидав это, Калила тут же принялся меня расспрашивать. Я без утайки поведала ему все, что приключилось между мной и Шамелой. Поначалу его очень растрогали описанные мной страдания нянюшки, но затем он воскликнул:

– Поделом докучливой невольнице! Почему робкие желания сердца всегда встречают с такой ненавистью? Как нам не любить друг друга, Зулкаис? Мы родились вместе по велению самой природы. Не сама ли природа наградила нас схожими вкусами и разожгла в нас родственный пыл? Не по велению ли нашего отца мудрецы омыли нас в одних и тех же колдовских чашах? Так что же дурного в чувствах, которые решительно все помогало взрастить? Нет, Зулкаис, пусть Шабан и суеверная нянька болтают, что им вздумается. В том, что мы любим друг друга, нет преступленья. Преступленьем было бы трусливо позволить им разлучить нас. Давай же поклянемся – не именем Пророка, ибо о нем мы слишком мало знаем, но теми материями, которые и составляют жизнь человека, – давай поклянемся, что не стерпим жизни вдали друг от друга, но выпьем эликсир из речных цветов, которым так часто похвалялись при нас ученые мужи. Этот эликсир безболезненно погрузит нас в сон, и мы в объятиях друг друга погибнем, а наши души незаметно перенесутся в иной мир.

Его слова меня успокоили. Ко мне вернулось привычное оживление, и мы с братом предались нашим играм.

– Завтра мне нужно будет проявить всю свою храбрость, чтобы выторговать для нас еще один такой вечер, – говорил Калила, – ибо только такими обещаниями отец и может принудить меня выполнять его капризы.

– Ха! – воскликнул Абу Тахир Ахмад, выступая из-за кустов, за которыми он подслушивал нашу беседу. – Так вот чего ты желаешь! Посмотрим же, удастся ли тебе это! Нынче вечером ты уже получил свою плату за ту малость, что сделал днем. Ступай! А что касается тебя, Зулкаис, иди поплачь над той чудовищной подлостью, которую ты сотворила с Шамелой.

Преисполнившись великого страха, мы с Калилой пали к его ногам, но отец, оборотившись к нам спиной, приказал евнухам сопроводить нас каждого в свои покои.

Те чувства, которые мы друг к другу испытывали, вовсе не вызывали у эмира ужаса или отвращения. Его единственной целью было сделать из сына могучего воина и великого владыку, а уж какими средствами этого достичь – это его ни капли не волновало. Во мне же он видел лишь орудие, которое можно было обратить себе на пользу; отец без зазрения совести готов был подлить масла в опасное пламя нашей страсти, то идя на уступки, то возводя перед нами препоны. Впрочем, он полагал, что, если мы будем слишком часто предаваться праздности и удовольствиям, это помешает его замыслам. И потому решил прибегнуть к более суровым мерам и выбрал для этого поистине несчастливый момент. Увы! Если бы не его хитроумные и дальновидные планы, будь они прокляты, мы не утратили бы невинности и никогда бы не очутились здесь, в этом обиталище ужасов!

Удалившись в свои покои, эмир повелел вызвать Шабана, а когда тот явился, поведал ему о своем твердом намерении на время нас разлучить. Мудрый евнух пал ниц, а поднявшись, сказал:

– Да простит мой повелитель своего раба, осмелившегося ему возразить, но молю тебя, не раздувай зарождающееся пламя мехами разлуки и запретов, иначе в конце концов разгорится такой пожар, с которым тебе не совладать. Ты знаешь буйный нрав сына; сегодня его сестра во всей красе показала нам свой. Дозволь им, хоть тебе это и неприятно, остаться вместе, пусть себе предаются детским забавам. Вскоре они друг другу наскучат, Калиле надоест коротать однообразные дни в гареме, и он на коленях будет молить тебя вызволить его оттуда.

– Довольно нести чушь! – нетерпеливо перебил его эмир. – О, как плохо ты знаешь моего гениального Калилу! Я внимательно следил за ним и вижу, что обряды мудрецов принесли свои плоды. Во все, что он делает, он вкладывает душу. Если оставить его с Зулкаис, он погрязнет в изнеженности. Но если забрать ее и посулить Калиле встречу с ней в награду за те великие деяния, которых я от него жду, для него не будет ничего невозможного. И пусть слабоумные старцы трясутся над своим законом, сколько им вздумается! Пусть распускают сопли; что мне до них, если он станет тем, чем я желаю? Знай же, о евнух, что, стоит ему хоть раз отведать сладких плодов честолюбия, все мысли о Зулкаис