мудрецов, и посему ты, несомненно, знаешь, что существуют создания более совершенные, чем люди, и эти создания вмешиваются в людские дела и могут выручить нас из величайших затруднений. Я сам не единожды был свидетелем их могущества и пользовался их помощью: как и ты, я с самого рождения нахожусь под их покровительством. Вижу, что ты жить не можешь без Калилы. Пришла пора тебе наконец попросить совета у любезных духов. Но достанет ли тебе силы разума, хватит ли храбрости обратиться к ним – тем, кто так не похож на нас? Я хорошо знаю, что при их приближении люди неизбежно испытывают внутреннюю дрожь, кровь пускается вспять по жилам, причиняя множество мучений, но также я знаю, что эти ужасные испытания – ничто по сравнению с той невыносимой мукой, какую причиняет разлука, если любовь твоя пылает необычайным всепоглощающим огнем. Если ты решишься обратиться к джинну Великой пирамиды – а он, насколько мне известно, присутствовал при твоем рождении, – если осмелишься довериться ему, то сегодня же вечером, обещаю тебе, ты услышишь вести о брате, который ближе, чем ты думаешь. Тот дух, о котором я говорю, знаменит среди ученых мужей, и зовут его Омультакос; ныне он охраняет сокровища, спрятанные в этой пустыне величайшими колдунами древности. Ему подчиняются и другие духи, и с их помощью он часто беседует с собственной сестрой, которую, кстати говоря, когда-то любил, точно как ты теперь любишь Калилу. А потому джинн отнесется к твоим горестям с таким же участием, с каким отнесся к ним я, и, несомненно, сделает все, что в его силах, дабы исполнить твое желание.

При этих словах сердце мое бешено заколотилось в груди. Когда я поняла, что смогу снова увидеть Калилу, меня охватило настоящее исступление. Вскочив на ноги, я забегала по дворцу, словно безумная. А потом вернулась к старику, обняла его, назвала отцом, упала ему в ноги и просила, молитвенно сложив руки, не лишать меня счастья и немедленно отвести во владения Омультакоса, чем бы это ни грозило.

Коварный старикашка обрадовался, увидев, в какое неистовство меня вверг, и думал лишь о том, как бы посильнее раздуть им же самим разожженное пламя. А потому он напустил на себя важный и задумчивый вид и торжественно сказал:

– Знай же, о Зулкаис, что, хоть мое желание услужить тебе и велико, я преисполнен сомнений касательно этого важного дела. Ведь ты не знаешь, как опасно то, что ты замыслила, – по крайней мере, ты не вполне постигаешь, какое это безрассудство. Мне неведомо, сможешь ли ты вынести страшное одиночество, царящее в необозримых залах, по которым тебе предстоит пройти, и невероятное величие тех мест, куда я тебя отведу. Также неведомо мне, в каком обличье предстанет перед тобою джинн. Часто он являлся мне в облике столь ужасном, что весь я цепенел, а иной раз выглядел так нелепо, что я едва мог сдержать рвущийся из груди смех, ибо подобные создания, как никто другой, переменчивы. Возможно, Омультакос и сжалится над тобою, но я должен предупредить, что тебя ждет весьма суровое испытание: когда именно появится джинн, предсказать невозможно, ты же, ожидая его появления, не должна выказывать ни страха, ни нетерпения, а при виде его нельзя ни смеяться, ни плакать. Знай же, что тебе надлежит молча и совершенно неподвижно ждать, сложив руки на груди, пока он сам не заговорит с тобой, ибо один лишь неосторожный жест, улыбка, стон погубят не только тебя, но и Калилу, и меня самого.

– Твои слова вселяют в меня ужас, – отвечала я, – но чего только не сделает тот, кто испытывает столь губительную страсть!

– Меня восхищает твое упорство. – Пальмолаз улыбнулся, но тогда я не поняла истинного смысла его вероломной улыбки. – Приготовься. Как только на землю опустится тьма, я привяжу Музаку к вершине самой высокой пальмы, чтобы она не помешала нам. А потом отведу тебя к дверце, за которой начинается коридор, ведущий во владения Омультакоса. И там оставлю, а сам, по своему обыкновению, отправлюсь медитировать на верхушку пальмы, надеясь на успех твоего предприятия.

Меня снедали волнения и тревоги. Бесцельно бродила я по долинам и холмам. Стояла, вперившись застывшим взглядом в речные глубины. Наблюдала за играющими на их поверхности лучами солнца, спускавшегося все ниже, и ждала, обуреваемая равно страхом и надеждой, когда же на нашу часть света опустится тьма. Наконец безмятежная тихая ночь окутала мир.

Я увидела, как от большой стаи страусов, которые степенно шагали к берегу на водопой, отделился Пальмолаз. Неторопливо он подошел ко мне. Приложил палец губам и сказал:

– Следуй за мной, но не издавай ни звука.

Так я и сделала. Старик открыл дверцу, и мы вошли в узкий тоннель с таким низким потолком, что мне пришлось идти пригнувшись. Воздух был затхлый и влажный. То и дело я наступала на какие-то липкие растения, что пробивались из щелей и расщелин. Проникавший через эти расщелины тусклый лунный свет отражался в небольших, выкопанных слева и справа прудах. Мне показалось, что в черных водах притаились змеи с человеческими лицами.

В ужасе я отвернулась. Меня так и подмывало спросить Пальмолаза, что же все это означает, но он бросал на меня такие мрачные и суровые взгляды, что я не решалась заговорить. Дорога как будто давалась ученому мужу с большим трудом, и время от времени он отводил в сторону рукой что-то невидимое. Вскоре его уже невозможно было разглядеть. Казалось, мы все ходим и ходим кругами в кромешной тьме, и, чтобы не потеряться в ужасном лабиринте, мне пришлось ухватить старика за край одежд.

Наконец мы добрались туда, где дышалось свободнее и воздух был свежее. Огромная свеча, установленная на черной мраморной глыбе, освещала просторный зал, откуда уходили во тьму пять лестниц, чьи перила были изготовлены из разных металлов. Мы остановились, и старик промолвил:

– Ты должна выбрать лестницу. Одна из них ведет в сокровищницу Омультакоса. Другие же теряются в неизмеримых глубинах, откуда ты уже не вернешься. Там тебя поджидают лишь голод и косточки тех несчастных, которых он погубил.

С этими словами Пальмолаз исчез, и я услыхала, как за ним захлопнулась дверь.

Вообрази мой ужас, ты, кто слышал скрип эбеновых петель, когда захлопывались эбеновые врата, навечно запершие нас в этой обители зла! Осмелюсь сказать, что мне было и того страшнее, ибо со мною не было никого. Я рухнула наземь возле мраморной глыбы. Меня охватил сон, что был неотличим от смерти. И вдруг в ушах моих зазвенел