как печалится, ибо у него до сих пор нет сына, несмотря на все молитвы, которые он приказал читать, и все благие знаменья, о которых твердили имамы.

– Но теперь меня уверяют, что скоро мне будет дарована эта радость. Мудрецы и лекари предрекают мне сына, и сам я вижу подтверждение их словам. А потому я позвал тебя сюда не для того, чтобы выспрашивать о будущем. Я желаю, чтобы ты дал мне совет: как следует воспитывать моего сына, который скоро должен явиться на свет, или, вернее, двоих сыновей, ибо, прознав о моих тревогах, небеса, несомненно, решили вдвойне благословить султаншу Гуленди Бегум, чрево коей в два раза больше, чем обыкновенно бывает у женщин в подобных случаях.

Не говоря ни слова, Абу Габдулла Гухаман трижды скорбно покачал головой.

Отец изумился; неужто, осведомился он, святого отшельника так оскорбило столь предвкушаемое радостное событие?

– О ослепленный владыка! – отвечал тот с глубочайшим вздохом, который словно вырвался из недр могилы. – Зачем докучаешь ты небесам безрассудными молитвами? Имей же уважение к их воле! Ибо на небесах лучше самого человека ведают, что ему нужнее. Горе тебе и горе сыну, которого ты, несомненно, принудишь следовать твоим собственным гнусным обычаям, тогда как ему надлежит смиренно отдаться на волю Провидения. Если бы только великие мира сего могли предвидеть все те несчастья, что сами навлекают на свои головы, они бы содрогнулись посреди роскошных покоев. Фараон понял это, но слишком поздно. Ибо преследовал он детей Мусы, презрев небесные знаменья, и тем самым навлек на себя дурную смерть. К чему раздавать подаяние нищим, если дух твой противится Аллаху? Вместо того чтобы молить Пророка о наследнике, которого ты своими руками приведешь к гибели, те, кого заботит твое благополучие, должны молить его, чтобы он умертвил Гуленди Бегум – да, умертвил, пока она не произвела на свет непокорных отпрысков, которых ты сам своими усилиями низвергнешь в пропасть! И вновь взываю я к тебе – покорись. Если ангел Аллаха явится забрать ее душу раньше срока, не зови чародеев, не проси их отвести беду: пусть сбудется воля небес, пусть она умрет! Укроти свой гнев, эмир, не ожесточай свое сердце! Помни о судьбе фараона, которого поглотили воды!

– Вот сам о ней и помни! – гневно вскричал отец и, спрыгнув с возвышения, кинулся на помощь скрытой за пологом султанше, которая, услышав страшные слова, лишилась чувств. – Помни о том, что под этими самыми окнами текут воды Нила, и за такие речи твой гнусный остов следует туда зашвырнуть!

– Я ничего не боюсь, ибо пророк Аллаха не боится ничего, кроме себя самого! – воскликнул великан и, поднявшись на цыпочки, коснулся пальцами балок, поддерживавших купол дворца.

– Ха! Не боится ничего, – возопили хором все женщины и евнухи и, словно тигры и тигрицы, выскочили из своих укрытий. – Проклятый убийца, ты едва не прикончил нашу возлюбленную госпожу и ничего не боишься! Стань же пищей для речных чудовищ!

С этими словами все они толпой набросились на отшельника, повалили его и принялись безжалостно душить, а потом скинули через тайный решетчатый люк прямо в воды Нила, и Абу Габдулла Гухаман мгновенно затерялся среди железных свай.

Эмир, пораженный их внезапной свирепостью, застыл, взглядом вперившись в речные волны, но тело отшельника так и не всплыло на поверхность, а из оцепенения Абу Тахира Ахмада вывели крики явившегося на шум Шабана. Отец оглянулся на злодеев, но те разбежались в разные стороны и попрятались за пологи от него и друг от друга, потрясенные осознанием того, что натворили.

Гуленди Бегум, которая успела очнуться и застала чудовищную сцену, испытала жесточайшие муки. Заслышав исполненные боли крики, эмир бросился к бьющейся султанше и оросил ее руку слезами. Она же, распахнув глаза, в ужасе вскричала:

– Аллах! О Аллах! Оборви дни сей презренной, что за свою жизнь уже навлекла на всех столько горестей и несчастий, и пусть не принесет она в этот мир…

– Полно, полно, – перебил эмир, хватая ее за руки, ибо Гуленди Бегум готова была наложить их на себя. – Ты не умрешь, и дети мои не умрут и посрамят пророчество этого полоумного скелета, презренно будь его имя. Пусть немедля позовут сюда моих ученых мужей. И пусть их искусство послужит тому, чтобы душа твоя не отлетела, а плод чрева твоего не погиб.

Ученых мужей тут же позвали. Они потребовали в свое распоряжение целый двор и, приступив к обрядам, разожгли там огонь, осветивший галерею. Султанша, отринув всех, кто пытался ее удержать, поднялась на ноги и подбежала к перилам, под которыми плескались волны Нила. Ей открылся безотрадный вид. Ни одной лодочки не было на реке. Вдалеке темнели пески, время от времени вздымаемые ветром. Лучи заходящего солнца окрасили волны кроваво-красным. Не успели сумерки окутать небо, как внезапный яростный порыв сотряс и поломал резной переплет. Гуленди Бегум, вне себя, с бешено бьющимся сердцем, хотела отступить подальше, но неодолимая сила удерживала ее на месте и заставляла против воли смотреть на горестную сцену. Воцарилась глубокая тишина. Тьма, незаметно подкравшись, окутала землю. И вдруг синий язык пламени прочертил в облаках над пирамидами глубокую борозду. Султанша ясно различала огромные облачные горы на горизонте, будто на дворе был белый день. От этого зрелища ее охватил леденящий ужас. Несколько раз открывала она рот, чтобы позвать прислужниц, но голос отказывался ей повиноваться. Пыталась хлопнуть в ладоши, но тщетно.

Так и стояла Гуленди Бегум в галерее во власти ужасной грезы, когда в тишине раздался полный скорби голос:

– Только что я испустил последний вздох в водах реки; вотще слуги твои хотели заглушить голос истины, ибо ныне он доносится из недр самой смерти. О презренная мать! Взгляни же на этот роковой огонь и ужаснись!

Больше уж Гуленди Бегум не в силах была слушать. Без чувств рухнула она наземь. Взволнованные прислужницы тут же подбежали к ней с пронзительными криками. Явились ученые мужи и вручили отцу, охваченному жестокой тревогой, приготовленный ими чудодейственный эликсир. Грудь султанши смочили всего несколькими каплями, и ее дух, который вот-вот должен был последовать за ангелом смерти Азраилом, вернулся в тело, воспротивившись самой природе. Глаза Гуленди Бегум открылись и снова узрели над пирамидами зловещий синий свет, еще не померкший в небесах. Воздев руки, она пальцем указала эмиру на страшный знак, и тут же ее настигли муки деторождения, и так, содрогаясь от невыразимой боли, султанша произвела на свет сына и дочь – тех двух несчастных, коих ты видишь перед собой.

Радость эмира,