не имеют того смысла, что сейчас. Людям нужно только наслаждение, а в информационном виде деградация их невозможна, ведь она будет ограничена. Они будут чувствовать свободу неподдельной, хотя она будет подделкой… Но, что значит для вас, людей, подделка? Что это для вас значит? Лишь пародия на то, что было сделано? Но с чем люди в компьютерализме смогут сравнить? Не может быть свобода поддельной, когда оригинальной не видал в этой жизни.

– Ты сказал… Для нас, людей? Что это значит!? Почему для вас!? Хочешь сказать, что ты не человек?

– Я давно мертв. Вместо меня копия. Если бы я остался жив, то я бы не додумался до решений некоторых задач. Я был бы часто подвластен эмоциям. Я симулировал боль, но не ощущал ее, я симулировал неадекватное поведение, чтобы вызвать у вас жалость и отношение ко мне, как к работяге. Но я не чувствую усталости, я знаю только свою цель. Я не более человечный, чем вы. Я более рациональный, как и будущая цивилизация.

Выстрел. Нет, Мог не мертв. Я не мертв. Я почувствовал опять боль в шее, только ко мне пришло осознание того, что я против Джеймса. Никакой он не святой. Но, если эта боль возникает из-за него, то он играет со мной. Он играет со мной, как с куклой. То приводит меня в подчинение, то в противостояние. Но разве у меня есть выбор? Что поменяется от того… Хватит! Я Резко встал и побежал к идущей толпе, что кричит от радости.

– О! Ну, беги, – воскликнул Джеймс.

Я остановился, развернулся к нему и сказал:

– Ты знал уже и до того, что я побегу, верно? Ты контролируешь меня, готовишь план заранее. Ты же величайший алгоритмо-психолог, брейнологистик. Ты же знаешь, что может произойти при том или ином действии, опираясь на информацию о моей личности настолько досконально, что представить сложно. У меня же не вылетело из головы то, что ты творишь со мной! Ты делаешь это специально, чтобы свершить на мне противостояние и тогда я пойду туда, куда нужно тебе. А что меня там будет ждать? Наверно, смерть. Ты уверен, что ты умен? Я могу и побежать в другую сторону.

Тут меня бросило в пот, когда я осознал, что стою посреди площади, посреди фанатиков и разговариваю сам с собой, по их мнению.

– Но я ведь и знал, что ты это скажешь, – с назойливой улыбкой ответил Джеймс.

Он прав и это он знает. Однако разве я не могу выйти за пределы своего ума, постичь что-то новое? Зацепиться за что-то? Но даже это он знает, а значит я в тупике. Что же, буду биться об тупой угол. Я вбежал в толпу и начал кричать также, как они. С тупого крика во весь голос до звучного выдоха с кулаками вытянутыми вверх, словно я горилла. Я наблюдаю за этой толпой, я посреди нее. Делаю точно также, как они. Но, что если… Если Джеймс может впихнуть личность в мозг каждого, то это значит, что они возможно и сейчас… Они… Они… Черт, я понял! Он уже впихнул личность в их головы, и впихнул он себя. Он разговаривал с ними также, как со мной, и они начали делать тоже самое, что я. Может, он сказал немного другое. Шантаж, манипуляция – все это его конек. Мы в самой настоящей ловушке. Возможно, каждый сейчас думает о ситуации, как о ужасе. Возможно, я был самый последний в этом контроле Джеймса, чтобы вероятность того, что я что-то заподозрю была меньше. Я в жизни не поверю, что почти никто не противостоит всему происходящему. Это не тот момент, который был в Крите. Тогда люди слабо знали, что такое война, а тут люди знают. Я не поверю.

Я понял одно: возможно, он обманул меня, когда сказал, что предсказывает каждое мое действие. Он попытался внушить мне самое страшное, что приостановит мои попытки действовать. Поэтому я буду действовать!

Мы направились все одновременно, словно мы солдаты на параде, в сторону центра Сирона. Всю нашу толпу освещали фонарики, которые держали многие люди, поднятой рукой вверх. Я все еще раздумываю насчет происходящего. Хорошо. Если он управляет всеми, то зачем? Какова цель? Мои раздумья прервались, когда я начал слышать разговор некоторых людей. Они болтали о том, какие кейронцы глупые. Мои сомнения начали рассеиваться. Цели быть не может, чтобы вызвать нас на эту площадь, да и люди ведут себя слишком искренно. Мы продолжаем шагать в сторону центра, на котором расположен огромный небоскреб. На ее крыше стоит статуя с Сорокой, только уже разрушенная. Она белого цвета и всегда освещена фонарями, даже во время войны. Ее взгляд, что стремится вверх, словно клюв орла с глазом алмазом… Нет, я хочу сделать что-то отличительное. Я сделаю!

Я развернулся назад, словно солдат, развернув ноги, как положенно, и тут послышался грохот на мгновение, а потом гробовая тишина. По моей коже пробежались мурашки, стоит все еще полная тишина. Мы все замерли. А до этого мы все одновременно развернулись… Я ждал это, мои сомнения рассеялись, да и их тоже. Я развернулся с испуганным взглядом к другому и тот тоже уже смотрит на меня с поднятыми белыми бровями, его короткая стрижка стоит дыбом, все его круглое лицо в поту, а глаза его карие заполнены шоком, судя по широкому их открытию. Все смотрят друг на друга. Мы замерли, все тело отказывается двигаться. Страх того, что ты сделаешь движение и его сразу сделают другие. И сейчас другие мыслят о том, о чем мыслю я! Я испытываю страх и полный шок. Они тоже! И они тоже говорят, что другие тоже думают об одном и том же. ЭТО БЕЗУМИЕ!

Я начинаю реветь, человек перед мной тоже, все остальные тоже. Хватит, я знаю, как это прекратить!

– Думай о другом! – сказал я и другие одновременно, и человек передо мной тоже.

Я решил не обращать внимание на других. Каким образом все это сделал Джеймс? Через отраву или разговоры? Я поднес палец к губам другого, а тот тоже одновременно. Я взбесился, и он тоже взбесился. Значит отрава, а значит бесполезно. Если бы это было разговорами настроено, то реакция бы отличалась. Это конец, конец противостоянию. Мы все одновременно развернулись к небоскребу и стояли. Стояли и ждали. Мы уже не люди, мы марионетки. И другие об этом думают. Вот тот мир, что может свершить Джеймс.

Это конец, подумал я.