Красной нитью в беседе глав государств в Тегеране проходили сомнения относительно права и готовности Франции вновь получить контроль над различными частями своей бывшей империи. особенно Индокитаем: положить ли конец французскому господству или заменить его опекой? Сталин настаивал на том, что Франция не заслуживает возврата Индокитая, а Рузвельт, похоже, соглашался с ним. Сталин подчеркнул свою точку зрения, что Франции нельзя доверять какую-либо стратегически важную территорию вне ее границ. Рузвельт выступал в пользу возможности отдать Новую Каледонию и Дакар под опеку Объединенных Наций. Но окончательное решение так и не было принято.

Военные меры, одобренные главами государств в Тегеране, сделали их сдержанное отношение к Французскому комитету национального освобождения неэффективным во многих отношениях, а идеи о будущем обхождении с Францией и Французской империей маловероятными. Они определились с операциями «Оверлорд» и «Энвил», условия которых неизбежно должны были дать комитету долгожданный шанс стать временным правительством Франции, а также позволить французской нации вновь занять свое место в Европе и вернуть контроль над распавшейся империей. Но это, похоже, не было оценено.

Во всяком случае, Рузвельт противился стремлению комитета стать признанным временным правительством Франции. Он хотел быть уверенным, что французский народ после освобождения страны сам выберет свое правительство. Поэтому он решил, что французские войска, участвующие во вторжении, должны подчиняться приказам Эйзенхауэра. Охотно доверяя французам управление гражданскими делами в их стране, он все-таки хотел, чтобы оно осуществлялось через верховного командующего и французские военные власти, предотвращая тем самым главенствование комитета.

Именно эти идеи учитывались при попытках создать политическую директиву Эйзенхауэру в отношении гражданской администрации. После короткой дискуссии в Москве эту задачу возложили на Европейскую консультативную комиссию. Но британцы вскоре отступились от идеи оставить комитет в стороне. И Эйзенхауэр тоже. В Вашингтоне в январе 1944 года он изо всех сил пытался убедить президента и Объединенный комитет начальников штабов, что подробное рабочее соглашение с комитетом будет полезно, если не жизненно важно для урегулирования некоторых ситуаций, с которыми он столкнется во время вторжения. Но Рузвельт был непреклонен. Он еще считал, что многие французы не подчинятся власти комитета и любая попытка навязать ее вполне может привести к гражданской войне. Его вера в опасность такого поворота событий проявилась в длительном нежелании принять южную зону оккупации в Германии, поскольку при таком распределении наши войска будут зависеть от использования французских портов и коммуникаций, проходящих через Францию.

8 марте Эйзенхауэр потребовал инструкций. Поэтому Рузвельт с одобрения Черчилля выпустил директиву, дающую генералу возможность предложить французам рабочее соглашение. Оно давало верховному командующему решающую власть во Франции и право «окончательного решения, где, когда и как… французские граждане будут осуществлять гражданскую власть». Ему было позволено советоваться с Французским комитетом национального освобождения по вопросам назначения на административные должности. Но у Эйзенхауэра хватило осторожности не признать комитет или любую другую французскую организацию временным правительством Франции.

9 апреля в речи Хэлла, одобренной президентом, неожиданно прозвучало заявление, свидетельствующее о крутом повороте в политике американского правительства: «Поэтому президент и я, с самого начала ясно сознавая необходимость французской гражданской администрации и демократической французской администрации во Франции, согласны предоставить Французскому комитету национального освобождения руководящую роль в установлении закона и порядка под наблюдением союзных командующих».

Черчилль приободрился. Британцы, не желавшие предоставлять Эйзенхауэру свободу в урегулировании важных, по их мнению, политических вопросов, пытались внести поправки в директиву Эйзенхауэра. Они боялись, что из соображений военной необходимости – как докладывал Стеттиниус, находившийся в то время в Лондоне, – он может затеять еще одно «дело Дарлана». Но Рузвельт по-прежнему не хотел ограничивать Эйзенхауэра в сотрудничестве с любой французской демократической группой, которую он сочтет квалифицированной и полезной. А Молотов после долгого молчания заявил, что советское правительство считает действия Эйзенхауэра отвечающими военным требованиям. Американское и британское правительства просто не могли выйти из тупика.

Итак, в конце апреля Эйзенхауэр в отчаянии позволил генералам своего штаба Грассетту и Моргану начать неофициальные переговоры с генералом Кенигом, представлявшим Французский комитет, для выработки соглашений по военным вопросам. Но эти переговоры сорвались из-за обиды на то, что Франции было отказано участвовать во вторжении. Комитет не стал рассматривать вопросы поставок и меры, которые Эйзенхауэр считал существенными; и он не хотел учитывать обстоятельства, с которыми предстояло столкнуться союзникам, идущим с боями от берегов Нормандии через всю Францию. Поэтому случилось так, что ко времени высадки не было ни официального соглашения с комитетом, ни определенной программы ведения гражданских дел во Франции. Военному штабу Эйзенхауэра приходилось каждый день на каждом новом месте определяться и делать то, что он считал уместным. Забегая вперед, скажем, что это получалось неплохо; одновременно американцы узнали, что почти все французы, поднявшись над своими разногласиями и предрассудками, поддерживают де Голля.

Союзники работали в тесном военном сотрудничестве с французскими войсками в Северной Африке и Италии под командованием генерала Леклерка, которые должны были принять участие в планируемой высадке на юге Франции. Но ни характера, ни деталей, ни даты операции «Оверлорд» союзники де Голлю не сообщили. Главной причиной этого была настоятельная необходимость соблюсти секретность. Опыт показал, что любые сведения, и политические, и военные, попадая в окружение де Голля, становились достоянием гласности.

Рузвельт, Черчилль и Объединенный комитет договорились пригласить де Голля в Лондон за день до начала высадки войск.

Здесь предполагалось ознакомить его с планом наступления и убедить обратиться к французскому народу с рекомендацией встретить союзные войска как освободителей. До последнего момента было неизвестно, приедет он или нет. Черчилль докладывал об этом Рузвельту как раз перед тем, как самолет де Голля появился над берегами Британии: «Комитет де Голля подавляющим большинством решил, что он должен принять мое приглашение и приехать сюда. Он увиливал от ответа, но Массильи и кое-кто еще пригрозили подать в отставку, если он этого не сделает. Мы ожидаем его за день до вторжения. Если он приедет, Эйзенхауэр на полчаса встретится с ним и объяснит ему военное положение. Я вернусь в Лондон в ночь перед вторжением [назначенным тогда на утро 5 июня]. Я не думаю, что на де Голля можно сильно повлиять, но все же надеюсь, что слово „руководство“, которое, как я вам говорил, одобрено в речи Хэлла [произнесенной 9 апреля], сослужит свою службу».

Позже Черчилль так часто и много рассказывал о трудных отношениях с де Голлем, что это легко себе представить.