чем можно судить по его мраморным остаткам.

Становилось очень жарко. Упоителен был аромат разогретой солнцем листвы. Озеро Неми подернулось голубой влажной дымкой. Все кругом от зноя как бы погрузилось в полуденный золотой сон.

Придя в Неми, мы расположились позавтракать в скромной остерии. В ожидании, когда нам приготовят еду, я все время работала и одновременно утоляла жажду чудесной садовой земляникой. Величина ее нас удивила. Чудные ароматные ягоды были так велики, что на большое блюдце их умещалось только три. Такого размера земляники мы никогда и нигде не видали. Купив ее некоторый запас, мы отправились в обратный путь, проделав ту же дорогу при другом освещении.

Уже сумерки спускались на землю. На горизонте появился свет от восходящей луны, когда мы пришли на железнодорожную станцию.

* * *

В городок Сан-Джиминьяно мы ехали в открытом экипаже по прекрасной плодоносной долине. Тутовые рощи, фруктовые сады. Ветки виноградников были подвязаны гирляндами к стволам деревьев и были отягощены зреющими зелеными и лиловыми гроздьями. Везде фигуры трудящихся людей.

Уже издали мы увидали, словно мираж, средневековые башни этого диковинного маленького городка. Он расположен на высоком, крутом и обрывистом холме.

В нем ярко отразились Средние века. В те времена Сан-Джиминьяно был самостоятельным, свободным городом. Но жители его часто подвергались большим бедствиям от постоянной, нескончаемой распри нескольких враждующих между собою дворянских родов. Предание дает следующее объяснение появлению первых башен, выросших как бы из недр небольших каменных двухэтажных домов: кому-то из враждующих первому пришло в голову выстроить такую высокую башню, чтобы иметь возможность с удобством заглядывать во дворы своих соседей и наблюдать их приготовления к враждебным действиям. Его примеру последовали другие, и таким образом в этом маленьком, лепящемся по крутому холму городке выросло пятьдесят башен. Самая высокая достигала пятидесяти метров.

В XIV веке Сан-Джиминьяно был покорен Флоренцией, и тогда он потерял свою политическую самостоятельность.

Предание опять говорит, что флорентийцы в знак покорности жителей городка потребовали от них снять с башен верхушки, и только у одной — башни Коммуны позволили оставить в целости ее верхушку.

До нашего времени сохранилось только тринадцать башен, но они дают городу особенный характер, так же как и архитектура домов. Когда попадаешь в него, то как будто внезапно переносишься в Средние века, во времена Данте, который, между прочим, в этом городе некоторое время жил…

* * *

Мы опять в Венеции, прекрасной Венеции, бывшей царице морей.

Я с энергией принялась за работу, нагоняя потерянное время. Главным образом рисовала, и ясно помню тот момент в работе, когда я поняла, что уловила стиль и характер Венеции и нашла, как мне казалось, верные приемы и формы их передать. Точно вдруг открылись глаза. Красками с натуры я не работала. Делала только рисунок, на котором цифрами отмечала силу тонов и их отношение между собою. Места одинаковой силы получали одинаковые цифры. На самых темных местах я ставила отметку — 1. Далее более светлые и между собою одинаковые отмечались вторым номером, и так далее до самого светлого. Цвета, краски я надписывала на рисунке сокращенными словами: изум. — зел. или крас. — кор. и т. д.

Придя домой, я внимательно просматривала то, что было отмечено у меня на рисунке, стараясь все записи разобрать, вспомнить и восстановить в памяти всю веденную мною картину. Потом стирала резинкой все отметки (цифры и слова) и тогда стремилась передать красками как можно точнее то, что я видела и что произвело на меня впечатление.

Напряженно работая, я делала по три больших этюда в день. Хотелось больше, но никак не успевала.

Был июль. Солнце немилосердно накаляло камни мостовой и зданий. Небо каждый день было одно и то же — ярко-си него цвета. Ни облачка, ни туманностей.

Я мечтала о прохладе, о сереньких днях, о блестевшем перламутром Петербурге. Представляла себе Венецию на фоне нашей северной природы, когда все овеяно ласковой, нежной дымкой, контуры смягчены и не режут глаза.

И вот я изобразила Венецию не такой, какой она была в те дни, а такой, какой мне хотелось ее видеть — серебристо-серой[501]. И, должно быть, сделала я это довольно убедительно, потому что год спустя Бенуа мне писал из Венеции, как он завидует мне — я видела перламутровую Венецию, а ему приходилось принимать ее яркой, освещенной беспощадным солнцем. Он поверил моим изображениям Венеции.

А я уже давно пришла к заключению, что художник может очень далеко отходить от натуры; но должен это делать настолько убедительно, чтобы зритель вполне поверил в его правду, несмотря на то что его правда так далека от правды в природе.

Еще хочу упомянуть, что в Венеции я рисовала четырех знаменитых античных коней, стоящих на фасаде собора Св. Марка. Для этого надо было получить официальное разрешение у властей Венеции.

При первом нашем осмотре собора нас поразила красота этих коней, и я не могла успокоиться, пока не добилась разрешения их зарисовать[502]. Во всех этих хлопотах Сергей Васильевич оказывал мне большую помощь.

Я и тогда и теперь не знаю совершеннейшего образца античной скульптуры коней.

Вот их краткая история: скульптор, создавший их, неизвестен. Кони в античные времена украшали триумфальную арку Нерона, потом Траяна. Император Константин из Рима отправил их в Константинополь, а в самом начале XIII века (в 1204-м) дож Дандоло перевез их в Венецию. В конце XVIII века Наполеон похитил их для Парижа, но в 1815 году австрийский император отослал их обратно в Венецию, где они и пребывают до сих пор. Из этого видно, что эти знаменитые кони немало «поездили» на своем веку.

Трудно передать словами всю красоту этих коней. Соразмерность их частей, характер монументальности в сочетании с изящной легкостью и грацией. Необыкновенная привлекательность их окраски — цвета темной бронзы с кое-где сохранившейся позолотой.

Кони стоят все четыре в ряд на открытом балконе, на высоких и тонких консолях.

Меня волновала мысль, когда я сидела и смотрела на них, собираясь работать: «Ведь Леонардо да Винчи рисовал их несколько веков тому назад. Он, значит, их ценил? Они ему нравились? Он их изучал?»

Но надо сказать, что в Венеции мы не менее восхищались бронзовым памятником — конной статуей кондотьера Коллеони, работы Андреа Верроккио, учителя Леонардо да Винчи[503]. Необыкновенные выразительность и сила заключены в этом памятнике. Поворот торса кондотьера, движение его плеч так характерны, так необыкновенно